Стратегия французов была проста и объяснялась как привычками Бертрана Дюгеклена, так и самим характером короля. Карл V был врагом ненужных подвигов и предпочитал оценивать — в тиши кабинета или на заседаниях Совета — политическую и финансовую стоимость каждой операции. Итак, никаких больших набегов на территории, которую предстоит завоевать, тем более никаких правильных сражений, в которых за время между первым каноническим часом и повечерием может решиться судьба страны. Конечно, Карл V мечтал о нападении на Лондон, но успех в Лондоне, несомненно, означал бы снятие сразу всех войск, обороняющих Гиень; рискованного рейда на Ажен или Бордо было бы для этого недостаточно.

Таким образом, отвоевание — это десять лет медленного продвижения настоящего фронта путем занятия территорий. Это десятки крепостей, которые терпеливо осаждаешь и систематически занимаешь либо сносишь. Это не молниеносные прорывы в виде рейдов, ничего не дающих в будущем, а методичное перемещение пешек-гарнизонов на шахматной доске из зубчатых куртин, укрепленных мостов и охраняемых перекрестков.

Война велась по мере возможностей, то есть дарований и финансов. Тыл был защищен, снабжение армии обеспечивалось — вспомним Турнеэм — и жалованье выплачивалось вовремя. Вопросы как тактики, так и материально-технического снабжения решались мудро. Стену сохраняли, если ее возможно было защитить и если при ее помощи можно было удерживать окрестную территорию. В противном случае ее сносили, чтобы на нее не мог рассчитывать противник. На крупномасштабные набеги Ноллиса, Ланкастера и Бекингема Карл V и его капитаны отвечали стражей и дозором. Вражескому набегу не пытались противостоять, войска противника не тревожили на флангах. Во всем этом было меньше блеска, чем в «битве», но больше надежности.

Не будем делать вывода об отсутствии стратегии. Реакция в форме пассивной обороны была результатом зрелого размышления. Она означала отказ идти в бой по инициативе англичан. Враг выбирает момент, чтобы напасть, — тот, который даст ему преимущество. Зачем это допускать?

Подобная стратегия не разумелась сама собой, и Карлу V приходилось сдерживать тех, кто даже в его Совете откровенно сожалел о доблестях былых времен. Так, в сентябре 1373 г., во время набега герцога Ланкастера из Кале, было сказано:

Немало баронов и рыцарей Французского королевства и консулов добрых городов шепчутся меж собой и во всеуслышанье говорят, что в том великое неприличие и великое поношение для знати Французского королевства — где имеется столько баронов, рыцарей и оруженосцев, могущество коих так прославлено, — когда они позволяют англичанам ходить, как тем заблагорассудится, и не сражаются с ними.

На это ответил Бертран Дюгеклен, и отголосок его слов услышат также в речах герцога Анжуйского и Оливье де Клиссона:

Те, кто говорит о сражении с англичанами, отнюдь не видят опасности, каковая может из того проистекать. Я не говорю, что с ними не должно сражаться, но хочу, чтобы это делалось при нашем преимуществе, как и они хорошо умеют пользоваться таковым, когда дело касается их.

Эта война, в которой ничто не ставили на ненадежную карту «заветного дня» большого сражения, воплощала в военном искусстве представления короля Карла V о стиле командования. Оправдывая слабым здоровьем тот факт, что он никогда не появляется на передовой, в отличие от отца или деда, он тем не менее всегда был в курсе событий и принимал все решения сам. Он лично контролировал как командирские качества своих капитанов, так и уместность выбранной тактики. Ведя подобную войну — и ведя ее таким образом, — Карл V вовсе не приобретал славы, но возвращал себе королевство.

С этим добрым правлением, как и с доброй войной, свое имя свяжут некоторые верные сторонники короля. Первым из них, конечно же, был Дюгеклен. Вернувшись из Испании в июле 1370 г., он 2 октября был назначен коннетаблем Франции. То в качестве главнокомандующего, то вместе с Людовиком Анжуйским он станет главным творцом отвоевания земель. Оливье де Клиссон тоже в жизни и в бою шел по стопам своего соотечественника Дюгеклена, которого он в 1380 г. сменит на посту коннетабля. Перебежчик из партии Монфора и эксперт по английским делам, Клиссон командовал войсками прежде всего на Западе, в основном в Бретани. Что касается адмирала Жана де Вьенна, который владел землями в графстве Бургундии и стал одним из вождей армии, отвечавшим в то же время за флот, то это был организатор, специалист по осадам, строитель осадных машин.

Не забудем такого посредственного тактика, как Юг де Шатийон, командир арбалетчиков. Этот знатный барон был олицетворением преданности. Таких, как он, в армии Карла V было много. Не хватавшие звезд с неба, но верные и надежные воины, они обеспечивали оборону областей от английских набегов либо военную оккупацию отвоеванных территорий. Так, например. Мутон де Бленвиль, маршал Франции с 1368 г., — на самом деле его звали Жан де Моканши, сир де Бленвиль[78]— стал в Нормандии незаменимым главой постоянного штаба.

Наконец, были принцы. Присутствовавшие в Совете, когда решались вопросы войны и средств для ее ведения, они командовали армиями в Гиени или в Нормандии, став настоящими королевскими наместниками — по должности или фактически, — с тех пор как Карл V находился в центре своих владений, а не в авангарде. За исключением герцога Бургундского, который плохо проявил себя в 1369 г. и которого слишком интересовали дела своих государств (тем не менее в Нормандии в 1378 г. он окажется в рядах королевской армии) все принцы крови худо-бедно играли эту роль генерал-капитанов. Даже Иоанн Беррийский, который при своем племяннике Карле VI станет настоящим центристом в политике и оставит по себе память как несравненный меценат, человек, весьма мало способный к полководческому ремеслу, командовал в годы молодости армией своего брата-короля. Герцог Беррийский в 1369 г. возглавлял армию Лангедойля — земель от Мена и Нормандии до Форе и Лиона. Однако в конечном счете Карлу V надоело зря терять солдат, доверяя командование ими брату.

В качестве военачальника выше ценили герцога Людовика Бурбона. Он почти всегда оказывал помощь зятьям на больших театрах военных действий, если только ему не поручали командовать войсками в местностях, которые было трудно удерживать, таких, как Овернь и соседние земли. Его кузен Жан де ла Марш служил при нем — в Лимузене, в Марше, в Нормандии.

Тем не менее первое место среди принцев причиталось Людовику Анжуйскому. Молодой человек, который не смог выполнить свой долг заложника в Лондоне, за несколько лет очень изменился. Он был старшим из братьев короля. В этом качестве он долго будет наследником престола, и Карл V увидит в нем регента на случай, если из-за позднего рождения будущего Карла VI возникнет потребность в регентстве. Установив самую странную из связей — через усыновление — с бывшей Анжуйской династией, которая еще царствовала в Южной Италии[79], позже он возмечтает занять в Неаполя место, которое раньше принадлежало внукам Карла Анжуйского, брата Людовика Святого. Пока что он был по преимуществу наместником брата. Только он обладал большим и прочным авторитетом. Он один или один из немногих имел право проявлять инициативу. Располагая даже собственным штабом, он наравне с королем был вправе набирать компании — теперь говорили «руты», — нанимая их на службу в армии. Его маршалы в Лангедоке играли ту же роль, какую в Лангедойле — маршалы Франции. Не будет преувеличением сказать, что сохранение Лангедока и покорение Гиени были прежде всего заслугами герцога Анжуйского.