— Я тебя ждала, — обратилась она к нему безыскусно.

Сергий поднял голову и собирался заговорить, но тут княжна поднялась со стула и подошла к низкой балюстраде портика.

— Подойди сюда, — позвала она. — Подойди и скажи мне, что это такое.

Прежде чем сделать шаг, Сергий окинул Лаэль приязненным взглядом.

Возле дороги, ведущей от ворот к помосту, плотная стена зрителей, привлеченных музыкой и танцами, слегка раздалась. По образовавшемуся проходу медленно шел гамари; тюрбан его был сдвинут на затылок, по блестящему лицу струился пот, в зорких цыганских глазах таилось веселье. Перекинув повод через плечо, он тянул за собой Жокарда. Сергий рассмеялся при виде изумления, объявшего гостей, — они взвизгивали и верещали, пытаясь бежать. Но происходило это беззлобно, поэтому он сказал княжне:

— Не тревожься. Не то перс, не то турок с дрессированным медведем. Я видел его у ворот.

Он понял, что подвернулась возможность завести речь о медной табличке над входом, но, пока он прикидывал, воспользоваться ею или нет, гамари заметил группу, собравшуюся на краю портика, остановился, рассмотрел их, а потом в галантнейшей восточной манере простерся ниц. Разумеется, то была дань почтения княжне, вернее, к такому выводу пришли все собравшиеся; решив, что это она наняла вожатого с медведем ради их развлечения, все присутствовавшие мужчины прониклись к цыгану дружеством и принялись ему помогать. Музыканты вынуждены были умолкнуть, а танцоры — покинуть помост; после этого, при споспешестве многих рук, Жокард и его хозяин были подняты на доски, сделавшись центром всеобщего внимания и благоволения.

Цыган ничуть не смутился. Он остановился на помосте напротив княжны и еще раз поприветствовал ее в восточном духе, с большим тщанием, не преминув склониться ниц. Заставив медведя сесть и сложить передние лапы, он направо и налево поклонился зрителям, а потом произнес речь в похвалу Жокарду. Его жесты и гримасы заставляли толпу реветь; впрочем, к княжне он обращался с почтением и даже с галантностью. Они с Жокардом обошли весь мир; побывали на Дальнем Востоке, в землях франков и галлов; пересекли всю Европу, от Парижа до Черного моря, посетили Крым; во всех этих краях он выступал перед сильными мира — индийскими раджами, татарскими ханами, персидскими шахами, турецкими султанами; они с Жокардом разумеют все языки. Медведь, утверждал цыган, — это мудрейшее животное, поддающееся обучению, способное и готовое служить. Древние люди понимали это лучше, чем современные, и, признавая величие медведя, дважды вознесли его на небеса, поместив в обоих случаях среди звезд, которые не меняют своего положения. Гамари был мастером преувеличений, и все его байки приходились слушателям по душе.

— Так вот, — продолжал он, — о чем пойдет разговор, мне совершенно безразлично; верно одно: среди моих слушателей всегда есть верующие и неверующие, и моя задача состоит в том, — тут он обратился к княжне, — чтобы, о почтеннейшая из всех женщин, понять, которой из этих двух категорий мне бояться сильнее. Любой философ подтвердит, что человек, воздерживающийся от веры, когда она нужна, не менее опасен, чем человек противных убеждений, выказывающий ее без всяких причин. Моя роль наблюдателя — в том, чтобы дождаться проявлений. Итак, — он повернулся к собравшихся, — если кто-то из присутствующих здесь мужчин и женщин сомневается в том, что медведь есть самое мудрое животное, а Жокард — самый ученый и воспитанный из медведей, я это докажу.

Тут призвали Жокарда.

— Воззри, о славнейшая княжна! И вы тоже, о мужчины и женщины, привыкшие тянуть сети и стоять у кормила! Воззрите! Сейчас Жокард сам заговорит с вами от своего имени.

Гамари заговорил с медведем на наречии, его слушателям совершенно непонятном; они, впрочем, вслушивались изо всех сил, а потому хранили молчание. Вещал он чрезвычайно истово, хотя и непонятно о чем; время от времени он обхватывал шею зверюги рукой и шептал что-то ему в ухо; медведь в ответ кивал, будто бы соглашаясь, или ворчал и мотал ею в несогласии, причем проделывал все это так, будто прекрасно понимал, о чем речь. Казалось, он говорит о том, что хочет сделать. Потом, не выпуская повода из рук, хозяин отступил в сторону, а Жокард, оставшись один, показал, как он умен и как хорошо выдрессирован: он повернулся ко дворцу, вскинув вверх передние лапы, и повалился вперед. Все поняли, что почести эти предназначаются княжне; зеваки завопили, девы, сидевшие в портике, захлопали в ладоши — медведь действительно очень убедительно простерся перед княжной. Ловко поднявшись, мохнатый актер поймал равновесие, утвердился на задних лапах, сложил передние на голове и, отвечая на похвалы, свернулся в огромный меховой клубок и сделал кувырок. Восторги стали еще громче. Один из поклонников зверя умчался прочь, вернулся с охапкой венков и гирлянд и украсил Жокарда, точно царственную особу.

Прекрасно чувствуя настроение публики, гамари ускорил темп представления, переходя от одного трюка к другому почти без пауз, — но вот дело дошло до борцовского поединка. Он с незапамятных времен являлся обязательной частью подобных представлений, однако цыган провел его в необычном духе.

Встав на краю помоста, как друг и глашатай Жокарда, он первым делом бросил клич стоявшим перед ним мужчинам: всякий, кто хочет добыть себе славу и почести, да выйдет и сразится с медведем; мужчины отшатнулись, он высмеял их. Каждого рослого мужчину, возвышавшегося над толпой, он вызывал отдельно. Однако подобрать Жокарду соперника не удалось, так что цыган решил сразиться с ним сам.

— Хо, Жокард! — вскричал он, обвязывая повод вокруг шеи зверя. — Ты ничего не боишься. Мать твоя, обитавшая в далекой берлоге на Кавказе, отличалась недюжинной отвагой, и ты, как и она, не дрогнул бы и перед Гераклом, живи он в наши дни. Вот только зря ты лижешь лапы и насмехаешься, полагая, что у Геракла нет потомков.

Отступив на несколько шагов, он затянул пояс и поплотнее запахнул кожаный дублет.

— Готовься! — вскричал он.

Жокард тут же откликнулся с присущей ему сметкой: встал на задние лапы мордой к сопернику, а потом, показывая, как радует его возможность помериться силами, он выкатил из пасти длинный красный язык. Облизывал ли он клыки в предвкушении славного пиршества или просто насмехался? Зрители примолкли, а Сергий в первый раз заметил, что гамари совсем невелик ростом.

— Берегись, берегись! О ты, носящий северную звезду на кончике хвоста! Я наступаю — наступаю, защищая честь человечества!

Они заплясали вокруг друг друга, примериваясь.

— Ага! Ты думаешь, что преимущество на твоей стороне. Ты гордишься своей славой и хитростью, но я-то человек. Я много где учился. Берегись!

Гамари подпрыгнул и двумя руками ухватился за повод, обмотанный вокруг шеи Жокарда; в тот же миг Жокард яро стиснул его передними лапами. Рык, которым медведь ответил на нападение, был злобным: было ясно, что опасность в этом поединке дрессировщику грозит нешуточная. Они закружились, то наступая, то отступая; иногда казалось, что оба вот-вот слетят с помоста. Гамари пытался придушить и усмирить Жокарда, Жокард — выжать дыхание из тела гамари; оба старались на совесть.