собственной вины, хотя таковой может и не быть на самом деле, но подтолкнуть в нем желание оправдываться. Во что выльется это желание, зависит от характера. Кто похлипче, начнет кивать на других, на снабженцев (как в данном случае), на проектантов, на монтажников, и так далее; крепкий мужик, разумеется, вслух оправдываться не станет. Он промолчит, а то и сам пойдет в наступление. И все равно где-то в глубине желание это у него промелькнет. И тогда Гущин машет рукой и с улыбочкой повторяет: «Я же сказал, что я все понимаю и вхожу в ваше положение». А уже после этого он может спокойно заниматься своими делами, изредка тревожа местные власти телефонными звонками, а то и вовсе не тревожа, и быть уверенным, что они не осуждающе смотрят на его безделье, а сочувственно, ведь никому, например, в голову не придет упрекать в лени человека, сидящего несколько суток в порту в ожидании летной погоды.

Ухов старался держаться приветливо, но Гущин видел, что настроение у него неважное. Причину энергетик не скрывал:

– Подвел нас Евгений Матвеевич, крепко подвел. Развалил ТЭЦ и удрал перед самым сезоном. Как теперь зиму зимовать будем?

– К семье человека потянуло.

– Какая там семья. Нужен он ей, как зайцу стоп-сигнал. То пьяный, то на работе, то на рыбалке. От хорошей жизни, что ли, она убежала?! Такой благородной женщине, как его жена, внимание требуется. А какое от него внимание? Сидел бы здесь и не рыпался. Я на все его грехи сквозь пальцы смотрел. Все условия создал, а он смылся.

Гущин молчал. Колесников уже уехал, и защищать его не было смысла. А если у энергетика возникла потребность поплакаться, то на здоровье, пусть плачется, нельзя обижать человека невниманием, с ним же придется работать. А касаемо Колесникова он твердо уяснил, что мужик и вправду работал за двоих, а то и за троих, включая главного энергетика.

Улучив момент, он спросил о реагенте. Ухов только скривился:

– Ищут, ищут, обещали к понедельнику.

Гущин не стал напоминать про первый срок. Он развел руками, улыбнулся и вышел, уверенный, что до вторника он никому не понадобится.

Людмила явно играла. На пляж она пришла, но обещанный глубокий и, как надеялся Гущин, скрытый от людских глаз омут – не показала. У нее появились срочные дела. Не раздеваясь, она бродила вдоль берега по колено в воде. На вопросы отвечала с большими задержками. О том, какие именно заботы отнимают ее время, она молчала. Гущин не настаивал. Он видел, что это игра, и уговаривал себя быть терпеливым. Через полчаса она ушла, как и вчера, не оглядываясь. Встретиться договорились через два дня. Но ее бесконечные недомолвки начинали уже надоедать. Да тут еще совсем некстати в Людмиле проснулась любовь к племяннику, и все последние дни они приходили вместе.

Мальчишка изводил его своей энергией, то и дело тащил в воду и просил, чтобы дядя Юра еще раз показал, как правильно плавать. Гущин плыл. Мальчик старался копировать, высоко выбрасывал руки, поднимал кучу брызг, захлебывался, глотая воду, сморкался и, забывая вытереть сопли, счастливо кричал: «Люська, смотри, еще раз покажу!» Теткиных похвал ему не хватало, и он вел за собой ватагу дружков. Людмила лежала на берегу, и Гущин почти не подходил к ней. И добился своего.

– Я смотрю, что кое-кому нравится барахтаться в грязи?

– Ты же так и не показала мне знаменитого омута.

– Но ты и не настаивал, я подумала, что тебе здесь интереснее.

– Мне интереснее с тобой, и ты это знаешь.

Разомлевшее от солнца лицо Людмилы оставалось спокойным. Она молча подобрала сумку и пошла. Гущин оделся и двинулся за ней.

Едва река повернула, а по берегу начался мелкий кустарник, Гущин поймал руку Людмилы. Она отстранилась и шепнула: «Ну зачем же так? – А потом сама поцеловала его. – Это же еще не омут».

А омут был и вправду красив. Река втекала в него узким журчащим на камнях ручейком и превращалась в степенное озеро с черной и прозрачной водой. С высокого противоположного берега свисали пучки рыжей травы, а у них под ногами она была по-весеннему зеленой и мягкой. Сразу за омутом река пропадала в густом ивняке.

Людмила вопросительно посмотрела на него. Гущин взял ее за плечи.

– Не надо, мне кажется, что мальчишки за нами следят. Посмотри, как здесь красиво.

– Не бойся, зайчонок ты мой, никто за нами не следит.

– Все равно мне кажется. Приходи сюда завтра, в обед. А сейчас иди.

– Но почему?

– Так надо. Вон та тропа прямо в поселок ведет. Иди, мой хороший, до завтра.

Она упрашивала его, словно он имел право не отпускать ее. И Гущин послушался.

Ночью пошел дождь. Гущин спал чутко и сразу проснулся. Мелко стучало по стеклам. В открытую форточку доносился шум тополиной листвы. В другое время это убаюкивало, но сейчас раздражало, и он ворочался, пока дождь не перестал. А утром, когда проснулся, он сразу подбежал к окну и посмотрел на небо. Но солнце баловало его. Гущин вспомнил, что уже вторник и нужно было зайти к Ухову, но побоялся испортить себе настроение.

Когда он пришел на омут, Людмила уже купалась.

– Давай быстрей ко мне. – Она поплыла навстречу. – Давай поцелуемся под водой.

– А это вкусно?

– Не знаю, не пробовала.

– А мы не утонем?

– И не стыдно тебе?

Они нырнули. Сначала он шел вслепую, а когда открыл глаза – увидел, что Людмила осталась далеко в стороне. Ее ищущие движения показались Гущину почти судорожными – он быстрее поплыл к ней и поймал за руку. Вторая рука ощупывала воду перед его лицом. Тела их на мгновение встретились и снова разошлись. Рука Людмилы вырывалась из его руки. Учащенно перебирая ногами, они приблизились снова. Ее губы заскользили по лицу Гущина. Он крепко прижал ее к себе, они начали медленно погружаться. Она первая оттолкнулась и, задев пяткой о его плечо, извиваясь, пошла вверх. Его ноги погрузились в холодные потоки. Гущин думал, что они опустились очень глубоко, но через три мощных гребка оказался на поверхности. Голова Людмилы едва поднималась над водой. Губы ее судорожно хватали воздух. Он испугался и заспешил на помощь.

– Прекрасно, я думала, что мы утонем. И даже было мгновение, когда мне по-настоящему хотелось утонуть, – шептала Людмила, стоя по колено в воде. – Со мной подобного никогда еще не было.

Гущин подхватил ее на руки. Сердце ее билось тяжело, а руки крепко обвивали его шею. Но вдруг Людмила выскользнула из его объятий и