Когда перья закончили свою работу, оставшаяся у Мэтью после уплаты долгов сумма усохла до двадцати трех фунтов. Следующим шагом была организация встречи с лордом Корнбери.

В кабинете Корнбери с мягкими креслами, столом из английского дуба размером с континент, под портретом королевы Анны, сурово глядящей со стены, сидел сам лорд, глядя на Мэтью скучающими глазами в синих тенях и лениво поигрывая завитком высокого белого парика, пока Мэтью излагал свое дело. Это было нелегко — излагать дело мужчине в лиловом платье с пышными кружевами на груди. Но когда дело было изложено, лорд Корнбери холодно известил Мэтью, что агентство «Герральд» оконфузило его в глазах его кузины, королевы, с делом Слотера, что Мэтью может считать себя знаменитостью и полагать в связи с этим ложным мнением, будто он обладает влиянием, но пусть он постарается, чтобы дверь не поддала ему под зад, когда будет сейчас отсюда уходить.

— Десять фунтов за вашу подпись в течение недели, — сказал на это Мэтью. И, помня свое скромное место в жизни — рядового гражданина, он почтительно добавил: — Ваша светлость.

— Вы меня не слышите, сэр? И вообще такие вещи требуют времени. Хотя речь идет о частной собственности, мы должны учитывать возможный риск для города. Должно быть обсуждение в совете. Заседание олдерменов. Среди них некоторые категорически возражают против подобных вещей. Нет-нет, это невозможно.

Вот тогда Мэтью полез в карман, достал серебряное кольцо с искусной резьбой, которое обронил Слотер из своего ларца, и положил на стол. Через весь континент подвинул его к лорду Корнбери.

Оно было принято рукой в лиловой перчатке, осмотрено в льющемся из окна свете — окно рядом с королевой Анной, — и небрежно отодвинуто в сторону.

— Симпатичное, — сказали накрашенные губы, — но у меня таких дюжина.

Тогда Мэтью вытащил из кармана ожерелье из серовато-голубых жемчужин, действительно очень красивое — теперь, после чистки.

— Ваша светлость, простите мне нескромный вопрос: вы знаете, почем сейчас продают такую нитку жемчуга?

Очевидно, лорд Корнбери это знал.

Мэтью нашел Мак-Кеггерса, Зеда и Берри у набережной возле рыбного рынка в конце Смит-стрит. Приходящие лодки швартовались к причалу, щедрые дары моря в корзинах выгружались на мокрые бревна. Тут же торчали солильщики со своими тележками, бродили покупатели и коты, высматривая себе ужин.

В суете и сутолоке коммерции Берри и Зед стояли рядом, рисуя черными мелками на клочках бумаги, пока рыболовы выгружали добычу. Мак-Кеггерс стоял неподалеку, сделав мужественное лицо, хотя было очевидно, что рыбный рынок для него не самое любимое место в городе. Он то и дело прикладывал к носу платок, и Мэтью решил, что платок чем-то ароматизирован.

Он подошел к причалу. Зед заметил его первым, тронул Берри за плечо — та оглянулась, следя за его взглядом, и улыбнулась, когда увидела, кто пришел.

— Добрый день! — крикнула она Мэтью, и улыбка ее слегка покривилась. Сегодня она смотрелась взрывом красок — что подходило ее художественной натуре. Красная шляпа с широкими полями, красно-желтое платье с цветочным узором. Светло-зеленая шаль покрывала ее плечи и руки, и перчатки желтой шерсти оставляли свободными пальцы, чтобы лучше владеть мелком.

— Добрый, — ответил он и подошел посмотреть, что они с Зедом рисуют.

На каждом клочке бумаги была незавершенная сцена прибытия лодки к причалу. Зед рисовал с куда большей силой и экспрессией, каждая линия толста как палец. И как в тех рисунках, которые Мэтью видел в мансарде, они были какими-то нездешними. Лодки похожие на длинные пироги, искаженные зловещие фигуры на них будто вооружены копьями и щитами.

Разумеется раба, рисующего картинки у причала, привычным зрелищем не назовешь — многие зеваки останавливались посмотреть и что-то буркнуть, но внучку печатника не раз видели в городе со слугой Мак-Кеггерса, и оба они рисовали с такой беглостью, будто разговаривали. Конечно, опять-таки, про внучку печатника знали, что она странная — художница и учительница, сами понимаете, — но пока с ними ходил сам Мак-Кеггерс, присматривающий за своим человеком, бояться было нечего. И все же… сами размеры этого человека настораживали. Вдруг он сойдет с ума и разнесет какое-нибудь здание? Как, говорят, месяц назад разнес таверну «Петушиный хвост»?

— Привет, Мэтью, — сказал Мак-Кеггерс, протягивая руку. Другую он по-прежнему прижимал к носу. — Как себя чувствуешь?

Мэтью ответил на рукопожатие.

— Почти нормально, спасибо. — Он глубоко втянул в себя воздух. Запахи соленого моря, мокрого настила и свежей рыбы. Бодрит.

— Мы уже собирались двигаться дальше, — сказал Мак-Кеггерс с надеждой в голосе.

— Хорошо, что вас застал. Вот это я хотел показать. — Мэтью поднял конверт. Берри и Мак-Кеггерс уставились на него, Зед вернулся к рисованию. Мэтью взломал печать лорда Корнбери, вынул пергамент и развернул. — Ага, — сказал он, увидев сложную, извилистую и, в общем, некрасивую подпись. — Предписание об освобождении.

Он показал бумагу сперва Мак-Кеггерсу, потом Берри.

— Боже мой! — ошеломленно воскликнул Мак-Кеггерс. — Просто не верится, что ты и вправду ее получил.

Он повернулся к Зеду, который сосредоточенно наводил линию на рисунке, не обращая ни малейшего внимания на остальных.

— Мэтью, можно я ему скажу? — спросила Берри.

— Скажешь? Как?

— Увидишь.

Он отдал пергамент ей.

— Зед? — Когда Берри произнесла его имя, негр тут же повернулся и посмотрел на нее. Она подняла вольную. — Ты понимаешь, что это? Ты свободен. — Она коснулась подписи лорда Корнбери.

Зед нахмурился. Бездонные черные глаза смотрели то на пергамент, то на Берри. Понимания в них не было видно.

Берри перевернула документ, положила на свой блокнот и начала что-то рисовать. На глазах у Мэтью на пергаменте возникла рыба. Она выпрыгивала из воды, как на многих рисунках Зеда, что хранились в коробке у него под лежанкой. Закончив рисунок, Берри показала его Зеду.

Он смотрел. Лицо в шрамах было неподвижно.

Потом, медленно, у него открылся рот. Он тихо ахнул — самой глубиной горла.

— Да, — кивнула ему Берри. И улыбнулась доброй улыбкой. — Ты свободен — как она.

Зед повернул голову к рынку, где выкладывали улов на столах под навесом коричневого холста. Посмотрел на переливающееся серебро, испещренное коричневыми и зелеными пятнами, вытащенное из сетей и снятое с крючков, на окуней и люцианов, палтусов и треску, камбалу и макрель, и так далее, и так далее. Он тоже был рыбаком. Он знал разницу между дохлой рыбой, потерявшей свои играющие цвета, и живой, сорвавшейся с крючка или выпавшей из сети и уходящей в синюю глубину, где человеку никогда ее не достать, где можно будет плавать еще один день, как парит птица в высоком воздухе.

Мэтью понял сейчас то, что Берри давно сообразила.