Дорогой Томмазо!

Сегодня умерла Аннушка, которую я очень любил, ее нашли бездыханной в кресле-каталке.

Прости, что я начинаю свое письмо с грустного события, в сущности, ты ведь даже не знаешь, кто я, и, наверное, мне следовало бы сначала представиться. Все меня знают как Евгения Козлова, и я, как ты уже понял из обратного адреса на конверте, живу в городе Петропавловске, в далекой Сибири. Не знаю, слышал ли ты уже мое имя, упоминал ли его твой отец в рассказах о поисках Габриэля, своего близнеца. Я тот гид, который прошлым летом сопровождал его и твою тетю Роз по разным кабинетам, больницам и местам, где они надеялись получить информацию о судьбе своего брата. Я привязался к ним больше, чем позволительно, и уж наверняка больше, чем обычно. Я нарушил правила, которые сам себе установил при общении с туристами, наводнившими наш полуостров в последнее время, с тех пор как получить визу стало проще. Как только мне стало известно, что ты знаешь русский язык, я придумал глупый повод, чтобы получить твой адрес, хотя не был уверен, что воспользуюсь им даже тогда, когда твой отец дал мне его.

Ты наверняка спрашиваешь себя сейчас, с какой стати незнакомый человек, живущий на краю света, шлет тебе письмо. Но прошу тебя, дорогой Томмазо, простить меня и набраться терпения. Скоро ты все поймешь, но сначала я обязательно должен поведать тебе одну историю.

Я живу в Петропавловске с 1953 года.

Ты, конечно же, знаешь историю Советского Союза, так что я буду краток в описании политической ситуации в то время. Сталин умер за несколько месяцев до того, и многие люди понадеялись, что тиски террора ослабнут, что вскоре более демократический режим будет установлен в нашей стране. Но они ошиблись, ничего не изменилось, ничего не произошло такого, что могло бы изменить к лучшему условия жизни миллионов людей. К счастью, этот город всегда был раем по сравнению с другими местами в Сибири, где были лагеря. Ты, конечно же, слышал о печально известном ГУЛАГе. Петропавловск благодаря своему стратегическому положению избежал этого позора. Вблизи него была создана база подводных лодок. Пишу тебе об этом, чтобы разъяснить, как обстояло дело в тот год, когда я попал сюда.

И чтобы сказать, что это была судьба.

Судьба вообще была решающим элементом в событиях, о которых я хочу тебе рассказать. Она перевернула вверх дном все мое существование, и не только мое. Когда я думаю о своей жизни, то она представляется мне состоящей из двух частей – «до» и «после». Так бывает, когда исключительное событие вмешивается в размеренную жизнь и задает новые координаты.

Жизнь «после» началась именно в Петропавловске однажды ночью в начале лета. Я проснулся от страшного сна на больничной койке, крича и содрогаясь от рыданий. Хорошо помню ощущение, будто я горю, словно ненасытные языки пламени лижут мое лицо. Голова моя была забинтована, лицо опухло, и видел я только на один правый глаз. Я бился и метался, срывая трубки капельниц, и разбудил других пациентов в отделении. Два медбрата бросились в палату, чтобы помочь мне. «Где я, кто вы?» – мычал я, находясь в каком-то тумане, вздрагивая от острой боли в челюсти. Напрасно медбратья старались успокоить меня, самый сильный прижал меня к кровати, пока второй привязывал меня за запястья и щиколотки. «Евгений, успокойся, иначе я сделаю тебе больно», – предупреждал он. Он звал меня Евгений, но это имя мне ничего не говорило, оно мне не принадлежало. «Где я, кто вы такие?» – повторял я, словно литанию. Неожиданно появился врач в белом халате с медкартой в руке, которую он быстро просматривал. «Товарищ Евгений, добро пожаловать», – приветствовал он меня, глядя в глаза, будто я был воскресшим Лазарем. – Ты находишься в больнице уже больше двух недель. Все это время был без сознания, в коме, но, к счастью, выкарабкался, потому что мы уже опасались худшего». От этой новости у меня перехватило дыхание. Я пытался вспомнить, что со мной случилось, но память моя была как чистый лист бумаги, в ней не было ничего, что могло напомнить мне о прошлом. Я чуть было не закричал в паническом страхе перед неизвестностью, когда почувствовал укол в руку. Я расслабился, и глаза сами закрылись. Очнулся на следующий день и увидел прямо перед собой офицера в форме. Козырек его фуражки, невероятно длинный из-за оптического обмана, почти касался моего лица. «Добрый день, товарищ, – сказал он, – а ты счастливчик».

Я смотрел на него через полуприкрытые веки, стараясь сфокусировать внимание на чертах его лица, которые никак не мог различить, потому что он сидел против света.

– Что вам нужно? – промычал я, не имея возможности двигаться, так как был все еще привязан к кровати.

– Это товарищ Бергович, – продолжил он, представляя мне другого мужчину, который молча сидел рядом и которого я не заметил. Он был очень худой, на голове морская фуражка.

– Немедленно развяжите меня! – закричал я, чувствуя дикую боль в горле и в челюсти.

– После, а сейчас ты должен меня внимательно выслушать, – жестко сказал офицер. – Хорошая новость, разумеется, то, что ты жив. Ты единственный, кто остался в живых после пожара на «Линке». Она перевозила заключенных на северные рудники. Никто из экипажа и никто из заключенных не спасся, только ты, Евгений. Товарищ Игорь – твой спаситель, – сказал он и дружески хлопнул моряка по плечу. – Правда, товарищ? А теперь, – добавил он с притворной улыбкой, – плохая новость. Ты вышел не совсем целым из этой истории. У тебя сотрясение мозга, которое спровоцировало временную амнезию, и у тебя сильно обгорело лицо. Врачи сделали все возможное, чтобы спасти левый глаз, но им это не удалось.

Он подал знак, в палату вошел врач и стал объяснять:

– На левой стороне лица имелись ожоги второй и третьей степени, поэтому пациенту была сделана немедленная операция по удалению обуглившихся тканей. Пока мы не можем сказать, как долго будет сохраняться уродство, но в любом случае первоначального красивого лица уже не будет.