Теперь, когда солнце взошло, взбираться по склону было жарче, чем при прохладном свете звезд перед рассветом, и пот пропитывал рубашку Уиграма и затекал в глаза. Он раздраженно смахнул капли со лба и спросил себя, застанет ли он патхана на прежнем месте и если нет, то что тогда? Но тут сверху донеслись тихие звуки – призрак мелодии «Закми дил», народной любовной песни страны, где гомосексуальность всегда была общепринятой частью жизни: «Там, на другом берегу реки, юноша с задом, как персик, но не умею я плавать…»

Знакомая песенка наполовину пелась, наполовину мычалась, но, когда Уиграм подошел ближе, она вдруг сменилась на нечто еще более знакомое и в данной обстановке совершенно неожиданное: «Ты знаешь Джона Пила в куртке ярко-красной?..»

Уиграм остановился как вкопанный и уставился на бородача, сидящего на корточках в тени валунов.

– Будь я проклят!

Он бегом бросился вперед и через несколько секунд остановился перед ним, тяжело переводя дух.

– Аштон, чертяка ты этакий! Я тебя не узнал… Я понятия не имел… Почему ты ничего не сказал, черт побери? Почему?

Аш встал и крепко пожал протянутую руку.

– Потому что твой друг Каваньяри не хотел, чтобы другие знали. Он и тебя оставил бы в неведении, если бы я не настоял. Но я сказал, что мне нужно поговорить с тобой, и он согласился прислать тебя обратно. Сядь и говори потише – просто поразительно, как далеко разносится звук в этих горах.

Уиграм сел на землю, поджав ноги по-турецки, и Аштон сказал:

– Ну, расскажи мне новости. Ты слышал что-нибудь о моей жене? У нее все в порядке? Я не рискнул связаться с ней, поскольку… Как там Уолли и Зарин? Что нового в корпусе и… Ох, рассказывай все подряд: я жажду услышать новости!

Уиграм мог с полным основанием заверить Аша, что с Анджули все в порядке: один из слуг бегумы всего три дня назад приезжал в Джамруд к Зарину с посланием от тетушки Фатимы, которая сообщала, что все ее домочадцы находятся в добром здравии и хорошем настроении, и выражала надежду, что то же самое можно сказать о нем и его друзьях. Это, безусловно, был завуалированный вопрос о том, есть ли новости об Аше, и Зарин в ответном письме написал, что волноваться на сей счет нет необходимости: он и его друзья чувствуют себя превосходно.

– Просто я сказал Зарину, что Каваньяри получает от тебя донесения через связного, а значит, ты все еще жив и, вероятно, здоров и невредим, – пояснил Уиграм.

Он перешел к рассказу об Уолли, о делах корпуса и описал военные приготовления, ввергающие в хаос северо-западные территории. Людей и орудия в срочном порядке перебрасывали из одного военного округа, чтобы укрепить другой; с юга спешно присылали дополнительные полки, чтобы заполнить бреши; поезда снабжения скапливались на конечной станции Северо-Западной железной дороги в Джеламе, перекрывая подъезды к платформам и забивая все боковые ветки вагонами, полными мертвых и умирающих мулов и прочих вьючных животных, брошенных туземными погонщиками. Не говоря уже о грудах продовольствия, одежды и амуниции, с которыми не укомплектованный работниками комиссариат был совершенно не в состоянии справиться…

– Это похоже на Дантов ад, – сказал Уиграм, – и единственные, кто по-настоящему доволен происходящим, это бадмаши из окрестных деревень, которые отлично проводят время, расхищая добро. В довершение всех неприятностей почти все полки с юга прибыли в тропической форме, так что, если не будут приняты срочные меры, половина людей умрет от пневмонии.

Аш сардонически заметил, что все это похоже на типичную штабную суматоху и, если дело действительно обстоит так, одному Богу ведомо, что будет, когда начнется война.

– О, полагаю, мы справимся с грехом пополам, – примирительно сказал Уиграм.

– Почему непременно нужно «справляться с грехом пополам»? – раздраженно спросил Аш. – Можно подумать, что планировать заранее – дурной тон, и… Чего ты смеешься?

– Ты сидишь здесь на корточках, – ухмыльнулся Уиграм, – вылитый хайберский бандит местного производства, и разглагольствуешь о «дурном тоне». Признай, что это комично.

Аш рассмеялся и извинился, а Уиграм сказал:

– Наверное, это борода меняет тебя до неузнаваемости. Я даже близко не догадывался, кто ты такой. И вообще я думал, что ты в Кабуле.

– Я был там. Но я хотел лично увидеться с Каваньяри, а не писать или посылать устное сообщение по обычным каналам. Я надеялся, что сумею убедить его посмотреть на вещи иначе, если поговорю с ним. Но я ошибался. На самом деле я добился только того, что он пришел к мнению, будто я становлюсь слишком пристрастным в пользу эмира и серьезно рискую стать «ненадежным». Видимо, он подразумевал «предателем».

– Опять теряешь самообладание, Аштон? – спросил Уиграм с еле заметной улыбкой. – Сам знаешь, что болтаешь чепуху. Конечно, у него в мыслях нет ничего подобного. А если есть, значит, ты здорово постарался, чтобы у него возникло такое впечатление. Что ты сказал Каваньяри, что он так расстроился?

– Правду, – мрачно ответил Аш. – И я вполне мог бы остаться в Кабуле и не тратить время на разговоры с ним, потому что он не хочет верить. Я начинаю думать, что никто из них не хочет верить – я имею в виду парней в Симле.

– Чему они не хотят верить?

– А вот чему: нет никакой опасности, что эмир позволит русским строить дороги и размещать военные базы в своей стране, и даже если бы он сдуру согласился на такое, его подданные выступили бы против, а именно с ними приходится считаться. Я снова и снова повторял Каваньяри, что афганцы не желают принимать ни одну из сторон – ни России, ни раджа… Да-да, я знаю, что ты собираешься сказать. Он тоже сказал это: «Но ведь эмир радушно принял русскую миссию в Кабуле». Ну так и что с того? Как еще он мог поступить, черт возьми, принимая во внимание, что русская армия находится за Аму-Дарьей и приближается к границе Афганистана, половина страны охвачена восстанием и новости о победах России в Турции распространяются по Азии с быстротой молнии? Он сделал все возможное и невозможное, чтобы отделаться от Столетова и его компании, а потом всячески старался задержать их приезд. Но когда стало ясно, что они в любом случае прибывают, он сделал единственную вещь, которую мог сделать в данной ситуации, за исключением того, чтобы перестрелять их всех и ответить за последствия: он изобразил удовольствие по поводу малоприятного события и оказал незваным гостям публичный теплый прием. Вот и все. Он нуждается в них не больше, чем нуждается в нас, и вице-король знает это, а если не знает, значит, у него худшая в мире разведывательная служба!

– Но ты должен признать, что с нашей стороны дело выглядит не лучшим образом, – рассудительно заметил Уиграм. – В конце концов, эмир отказался принять британскую миссию.

– Почему бы и нет? Мы разглагольствуем о наших «правах» в Афганистане и о нашем «праве» иметь миссию в Кабуле, но кто дал нам эти «права», черт возьми? Это не наша страна, и она никогда не представляла для нас угрозы, кроме как в качестве возможного союзника России и плацдарма для развертывания наступления русских на Индию, а теперь все понимают, что такая опасность – если она вообще существовала когда-либо – исчезла с недавним подписанием Берлинского договора. А потому страшно глупо делать вид, будто у нас есть основания бояться Афганистана. Ситуацию почти наверняка можно уладить мирным путем, пока не поздно. У нас еще есть время. Но похоже, мы предпочитаем считать, что нам грозит серьезная опасность, и притворяться, будто мы изо всех сил старались снискать дружбу эмира, но наше терпение иссякло. Господи, Уиграм, неужели наши чертовы «шишки» хотят второй афганской войны?