Ставут поднялся, и Гильден спросил:

— Куда ты?

— Пойду поговорю с Харадом. Что толку шептаться? Пойду и спрошу его.

Он подошел к Хараду и спросил:

— Как твоя голова?

— Ничего, паренек, терпимо. Слух уже до всех дошел или как?

— Насчет... Друсса?

Воин хмыкнул и пронзил Ставута взглядом.

— Насчет Друсса.

— Так это правда? Ты в самом деле думаешь, что ты Друсс?

— Это не важно, что думаю я. Главное, что они думают. Знаешь, что будет завтра, Ставут?

— Будет то, что все мы умрем.

— Они все в этом уверены, так?

— Вряд ли могло быть иначе. Сегодня мы потеряли семьдесят человек, враг — почти вдвое больше. Если завтра повторится то же самое, нас останется слишком мало, чтобы удержать дорогу, а их все еще будет около семисот.

— Завтра все пойдет по-другому, паренек. Ветер первым делом сдувает мякину. Погибшие сегодня были хорошие парни, не спорю, но самые слабые.

Ставуту делалось все больше не по себе. Этот человек говорил совсем не так, как Харад. Однажды за морем, в Мелликане, Ставут видел, как представляют на театре актеры. Они произносили слова, написанные сотни лет назад, и это очень напоминало теперешние речи Харада. Может, он тоже играет роль? Раньше он как будто таких задатков не проявлял. Ставут содрогался, глядя в его ледяные глаза. Если это игра, то куда более талантливая, чем у мелликанских лицедеев.

Воин поднял Снагу и стал перед солдатами, оглядывая их.

— Ну, пошептались, и хватит! — громыхнул он внезапно. Дренаи притихли, Ставут покрылся мурашками. — Встань, Бронзовый Князь, сделай милость. — Алагир, так и не снявший своих блестящих доспехов, поднялся с места. — Тот, на ком я в последний раз видел эти доспехи, дрался на стенах Дрос-Дельноха — против войска в двести раз больше того, с которым сражаетесь вы. Надирская орда затопила долину. Их копья были как лес. Их стрелы затмевали солнце, и мы дрались в сумерках. Наша армия состояла в основном из крестьян. Был у нас, правда, легион Хогу-на, но из остальных мало кому доводилось держать в руке меч. Но дрались они, как герои — да они и были героями, клянусь небом. У Скельна мы вышли на бой против лучших воинов, которых я знал — против Бессмертных Горбена. До того дня они ни разу не терпели поражений. — Воин вновь опустил топор, сложив руки на рукояти. — Только что я спросил молодого Ставута, что, по его мнению, будет завтра. «Мы все умрем», — сказал он. Ошибаешься, Ставут. Ошибаются все, кто думает так же, как он. Мы победим. Мы сломим их дух и обратим их в бегство по этой дороге. Мы будем удерживать эту позицию, пока Скилганнон не исполнит того, что должен. Ни человек, ни зверь не помешают нам в этом, ибо мы дренаи. Последние из дренаев. И мы не дрогнем. — Он снова умолк и обвел взглядом собравшихся. Над прудом стояла полная тишина. — Скилганнон вернулся в этот мир, чтобы исполнить пророчество. Бронзовые Доспехи нашлись, чтобы ему помочь. Я пришел, чтобы еще раз сразиться рядом с дренайскими воинами за правое дело. А теперь встаньте. Встать! Мужчины вы или нет? — Солдаты поднялись на ноги. — Что это? — вскричал он, подняв топор над головой.

— Снага, — ответило несколько человек.

— Еще раз! Все вместе!

— Снага! — грянуло в скалах.

— А кто носит Снагу-Паромщика, не знающего возврата?

— Друсс-Легенда! — прогремело в ответ.

— Еще раз!

Ставут, будто зачарованный, запел вместе с остальными:

— Друсс-Легенда! Друсс-Легенда! Друсс-Легенда!

Воин послушал их некоторое время и поднял руку, призывая к молчанию. Все тотчас же подчинились ему.

— Отдохните теперь, дренаи. Завтра мы сложим новую легенду для ваших детей и внуков.

С этими словами он вышел между скал на дорогу.

У Ставута колотилось сердце и дрожали руки. Ясно одно: это не Харад. Хотя бы и обезумевший. Все молчали. Алагир смотрел вслед ушедшему.

Затем Бронзовый Князь отделился от других и последовал за Друссом — Легендой.

Ноги плохо слушались Алагира. Речь Друсса вдохновила его, однако он знал, что возможность победить у них одна против ста. Вечные — дьявольски хорошие бойцы. Вряд ли они побегут, и даже если это случится, у них есть резерв — сто джиамадов.

Друсс стоял в узком месте дороги и смотрел вниз, на лагерь гвардейцев.

— Я не побеспокою тебя? — несмело спросил Алагир.

— Нет, паренек. Я надеялся, что ты придешь.

— Зачем ты стоишь здесь? Наши охотно поговорили бы с тобой о былых временах и послушали бы из первых уст о твоих подвигах.

— Я никогда особо не любил хвастать. Да и не могу я чесать языком с твоими парнями. Я ж Легенда. Они должны смотреть на меня с почтением. Мне это не по нутру, но сейчас так надо.

— Они взбодрились, когда ты сказал, что мы победим. Ты в самом деле так думаешь или сказал это, чтобы поднять их дух?

— Я никогда не лгу, паренек.

— И всегда побеждаешь.

— Есть люди, которым везет. Мне могла попасть в глаз шальная стрела, чья-нибудь пика могла поразить меня в спину. Я не бог. Эти гвардейцы хорошие воины, и все преимущества на их стороне, а они еще постарались их увеличить.

— Каким образом?

— Послав тебе лекаря.

— Это был благородный жест.

— И хитрый. Люди дерутся лучше, когда ими движет страсть. Я не сторонник ненависти, но на войне это главное оружие. Если военачальник сумеет внушить своим людям, что враги бьются на стороне зла, а они сами — за правое дело, они будут стоять, как скала. Если он скажет им, что враг хочет разорить их дома и надругаться над их женщинами, они будут драться, как тигры. Понимаешь? Пока гвардейцы оставались приспешниками злой Вечной и угрожали вашей родине, в твоих ребятах горел огонь. Потом пришел лекарь, и враг открылся с другой стороны. Они заботятся о наших раненых. Не такие уж они и плохие. Мы могли бы и побрататься. Один-единственный жест, не прибавивший нам ни одного бойца, погасил огонь в сердцах твоих воинов. Что, по-твоему, будет завтра, если они вынудят нас сдаться?

Алагир поразмыслил. Он слышал немало историй о беспощадности Вечных. Агриас рассказывал, что при осаде Драспарты двадцать лет назад они перебили всех солдат, защищавших город, а затем построили горожан и стали убивать каждого десятого из мужчин.

— Судя по их прошлым победам, они никого не оставят в живых.

— И раненых тоже?

— И раненых.

— И лекари не придут, чтобы зашить наши раны?

— Нет, — затвердевшим голосом сказал Алагир.

— То-то что нет. Если и придут, то чтобы добить уцелевших. Они холодные, безжалостные убийцы. Сейчас лекарь сидит в генеральском шатре и докладывает о настроении твоих солдат. Потому-то я и помалкивал, пока он не ушел. Он скажет, что враг размяк и созрел для разгрома. Завтра они выступят на нас с легким сердцем — и найдут противника, который дерется вдвое яростнее, чем вчера. Бьюсь об заклад, Алагир: когда мы завтра отобьем их атаку, лекарей нам больше предлагать не станут. Алагир сел на камень рядом с Друссом.