Работали «антиалкогольные семинарии», «собрания пьющей молодежи», где могли предложить для дискуссии такую тему: «Группа товарищей направляется на гулянку, причем эта гулянка предполагает быть "мокрой", т. е. на этой гулянке предполагается выпить изрядное количество бутылок вина, горькой, пива и т. д. Один из этой группы категорически отказывается пить, мотивируя свой отказ целым рядом аргументов, как то: "партия запрещает пить", "вино вредно отражается на организме", "водка ослабляет мозговую деятельность и волю" и т. д. За свои рассуждения такой товарищ окрещивается "мещанином", потому что он якобы нарушает волю коллектива, он отступает от "товарищеской солидарности", "держится изолированно", и проч. Спрашивается, действительно ли этот товарищ заслуживает названия "мещанина", нарушает ли он волю коллектива?»

«Красная, веселая, торжественная свадьба должна убить старую: пьяную, суеверную и унизительную для женщины», — утверждали сценарии проведения безалкогольных бракосочетаний. После церемонии в загсе с пением «Интернационала» рекомендовалось потчевать гостей пирогами «всухую» и — от греха подальше — сокращать поздравления-«величания» молодых и родственников, поскольку «обилие величаний ведет за собой сугубое выпивание»{58}.

В школах появились группы «юных врагов водки», выводивших однокашников под лозунгом «Папа, не пей водки!» к воротам предприятий в дни получки родителей. В промышленном Сталинграде в таких шествиях участвовало до 12 тысяч пионеров. В 1930 году школьники Бауманского района Москвы стали заключать с отцами договоры об их полном отказе от выпивки{59}.

В шумной «трезвенной» кампании было много поверхностного и показного. Административное введение «двухнедельников» и месячников трезвости, внезапные «налеты» дружин ОБСА на торговавшие спиртным «точки» и их принудительное закрытие, а также такие формы деятельности, как призывы к девушкам не целовать пьющих парней, — все это, естественно, заканчивалось провалом. Примитивная и грубая агитация (в числе приверженцев старого быта обличали не только русских царей, но и Пушкина с Лермонтовым), участие «трезвенников» в печально известных антипасхальных и прочих антирелигиозных мероприятиях не добавляли им авторитета и поощряли самое примитивное восприятие культуры прошлого.

Образцом разухабистой «трезвенно-атеистической» пропаганды может служить опубликованный в «Правде» «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна» (популярного в те годы «пролетарского» поэта Демьяна Бедного), в таком виде представлявший евангельское повествование о Христе:

Тот же автор в поэме «Долбанем!» провозгласил образцом морали «честного трезвого Хама», не побоявшегося обличить родного отца Ноя: «Отец как свинья напился! / Весь в блевотине! Видеть противно!» — и призывал:

Журнал «Антирелигиозник» рекомендовал для школьного агитационного маскарада костюм «поповское орудие»: «Школьник одет попом или другим служителем культа. В руках у него четвертная бутыль. На бутыли, помимо обычных этикеток для водки, делаются надлозунги от имени попов: "Наше оружие против нового быта" или "Водка — наш помощник"»{61}.

Ю. Ларин и его единомышленники предполагали достичь «полного искоренения алкоголизма» менее чем за десять лет. Но тем самым подрывалась база для расширения движения, поскольку далеко не все были способны отказаться от рюмки вина за праздничным столом. Не удалось сделать ОБСА массовой молодежной организацией; не утвердилось оно и в деревне, что признавали сами трезвенники на первом областном съезде Московского ОБСА в 1930 году. Недолго просуществовали «рабочие кафе», никак не вписывавшиеся в образ жизни советских пролетариев 20-х годов. Распадались «драмколлективы из бывших алкоголиков». «Семейные вечера» для рабочих, призванные «спаивать (в смысле «сплачивать». — И. К, Е. Н.) людей и создавать в них коллективное мировоззрение» после соответствующих агитдокладов на тему заканчивались уже настоящим спаиванием — общей пьянкой и дракой. Предметами насмешек сатириков стали «культурные пивные», где шахматы так и не смогли отвлечь посетителей от пива.

Типичный для пропаганды 20-х годов подход был примитивен, к тому же принципиально отрицал какую-либо ценность исторического опыта, в том числе и в области борьбы с пьянством. Культурный разрыв эпох воплощался в лозунгах вроде: «Пьющий — враг социалистического строительства» или «Никто не имеет права отравлять свой мозг и мышцы, которые должны работать на общую стройку!». Эти призывы полностью игнорировали отношение к пьянству как к беде и необходимость социальной помощи; речь могла идти только о вине несознательных граждан, уклонявшихся от «общей стройки».

И все же в те годы вновь стали серьезно разрабатываться медицинские, социологические и криминологические проблемы пьянства и алкоголизма: исследования о структуре потребления спиртного, половозрастной динамике, путях приобщения к «водочной культуре», традициях потребления (в России, как известно, больше привыкли пить дома, а не на улице или в кафе), связи потребления с заработком и другие. Несмотря на все издержки кампанейского подхода, к началу 30-х годов потребление водки в крупных городах сократилось на 25—40 процентов{62}.

Но эти успехи очень скоро были сведены на нет, поскольку изменилась «генеральная линия» партии, а вместе с ней и само ОБСА, работа которого финансировалась из так называемого резервного фонда Совнаркома. В 1932 году вместо него была создана новая организация «За здоровый быт», что означало сворачивание антиалкогольной кампании. Но на самом деле она уже была свернута раньше. Уже в конце 1929 года Ларин и Дейчман были отстранены от руководства трезвенным движением за создание атмосферы «ожесточенной враждебности к таким правительственным органам, как Наркомфин, Наркомторг, Госплан, в которых, конечно, есть недостатки, но которые, тем не менее, есть органы пролетарской диктатуры» — так были расценены резолюции митингов ОБСА против намечавшегося увеличения производства спирта{63}. В апреле 1930 года НКВД РСФСР пересмотрел устав ОБСА, и оно было реорганизовано в Московскую областную организацию, потеряв тем самым всероссийский статус. Тогда же был распущен Всесоюзный совет противоалкогольных обществ.