Такой же шелестящий стон сочился из раскрытых губ Татьяны; зло, весело, как у зверька, белели в темноте ее зубы; стон тек, и тек, и шелестел; вдруг смолк, как запертый; прорвался, хлынул в полный голос, сорвался в крики, в вой, и, наконец, не в силах вынести себя, весь расплескался хрипами и плачем, чтобы потом угомониться в бессвязных жалобах, потом и вовсе стихнуть.

Не шум, как показалось Гере, его крови, но уже ясно слышный шум большого ветра шел от холмов и скоро обрел полноту гула; трава оттуда вся пошла волнами, и когда волны, докатившись, легли к коленям Геры, гул обдал его голову, ветер сдавил грудь. Гера уперся грудью, радуясь своей упрямой силе, и зашагал к холмам. Ветер погнал ему навстречу низкую, клубящуюся тучу, с нею наслал глухие сумерки. Дождь не замедлил ждать, и под дождем мысль о Татьяне — притихшей и покорной девочке, какой она вдруг обернулась утром, — была легка. Он бы надолго задержался у нее в то первое их утро, но позвонил отец, сухо велел идти домой и не задерживаться.

Он возвращался домой сильно уставшим, и его усталость пела.

«Давно ты был в школе? — спросил отец, как только Гера появился на пороге. Вопрос был в лоб, и означал он катастрофу, мысль о которой Гера гнал подальше от себя каждое утро, выходя из дома, — катастрофу, к которой каждый вечер он с тоской готовился. И вот она настала, и Гера оказался не готов; молчал. Глаза отца истекали холодной яростью, он еле сдерживался, чтобы не сорваться в крик, и сообщил с елейной, вкрадчивой, обидной мягкостью: — У нас была Лидия Ивановна, кофе пила, ушла недавно».

«Кто?» — переспросил Гера.

«Твоя классная руководительница, и ты не смей мне говорить, будто не знаешь, как ее зовут!»

«Не знаю. Я забыл», — признался Гера.

Отец, подумав, согласился: «Все верно. Все логично. Где ж тебе знать ее и помнить, когда ты с осени не появлялся в классе?.. Все так? Только не врать!»

«Так».

Заплаканная мать вошла в прихожую, на Геру и не поглядела, зло вскрикнула: «Я ее в суд отдам! Я в суд отдам! Если бы мой ученик не появился в классе, неделю бы всего не появился, я бы уже заколотила во все колокола! А тут ребенок с осени болтается бог его знает где, а она, видите ли, только сейчас заметила!»

Отец заперся с Герой на кухне. Усадил перед собой, жестко спросил: «Все дело в этой девушке? В ней? Говори как есть».

«Нет, нет, не в ней, — испуганно замотал головой Гера и поспешил рассказать про все как было: про то, как заставляли есть таблетки, а он не ел, и про удары в ребра, и про шатания по Москве, про то, как встретился с Татьяной в магазине „Букбери“… Он попросил отца: — Ты только шум не поднимай об этих их таблетках. Подумают, что я стукач, а я ведь не стукач».

«Ты не стукач, ты просто без мозгов, — сказал отец. — Мог бы мне сразу все сказать».

«Если б сказал, что бы ты сделал?» — осмелел Гера.

Отец ответил честно: «Не знаю. — Подумал и сказал: — Нет, шум мы поднимать не будем: боком выйдет. Но и совсем молчать не будем. Кое-что кое-кому придется разъяснить. И мой тебе совет: иди поспи».

Отец звонил кому-то; быстро оделся и ушел, а Гера внял его совету.

Когда проснулся, отец был уже дома. Пил чай, был весел, даже насвистывал, и мать, никогда не позволявшая в доме свистеть, на этот раз его не обрывала. Он допил чай, бросил свистеть и объявил Гере: «Был я в гостях у твоего директора и кое-что ему обрисовал. Он меня выслушал и все бесплатно понял. В школу ты больше не пойдешь. Все сдашь экстерном, даже и не оформляя экстернат».

«Как же он сдаст? А как не сдаст?» — деловито забеспокоилась мать. Отец ответил: «Сдаст. Считай, что уже сдал. Они поставят все как надо; они отлично понимают, что с ними будет, если передумают. — Он снова обратился к Гере: — Ты шляться без толку — заканчивай. Начинаешь готовиться к поступлению…»

«Куда?» — испуганно спросила мать.

«Пойдет на юридический», — сказал отец уверенно, как о давно и окончательно решенном.

Гера не стал с ним спорить. В этот немыслимо счастливый миг, когда вместо, казалось, неизбежной катастрофы настала вдруг свобода, ему было неважно, куда идти, к чему готовиться.

Под редким, но не утихающим дождем, по колено в мокрой и хваткой, как тина, траве; в обход громады леса, во тьме почти не видной, наполненной иным, нежели голые поля — не барабанным, а утробным гулом, Гера так долго возвращался в Сагачи, что бросил все свои воспоминания, а как вернулся, Сагачи узнал не сразу и поначалу заподозрил, что угодил в другую, незнакомую деревню.

Окна его избы горели полным светом. Задом к избе, поперек улицы, стоял высокий крытый грузовик на огромных колесах. Дождь бил в брезент грузовика, как град, заглушая радио «Шансон», бренчавшее в пустой кабине. Свет фар грузовика вспахивал пустошь, выхватывая черные капли дождя, белые искры костра и человека в камуфляжной куртке с капюшоном, склонившегося над костром. Костер уже едва дышал, задыхаясь под дождем, потом погас совсем. Сдобный дым повалил с пустоши. Человек в куртке визгливо закричал кому-то:

— Я говорил, плеть, зальет! Я говорил, давай пожарим, плеть; а ты: пеки! пеки!..

— Да испеклась уже, я думаю, — ленивым басом отозвался кто-то с крыльца избы, и низко над крыльцом вспыхнул багровый огонек сигареты. — Ты не ори, плеть, а неси…

Гера пошел к Панюкову. Услышал от него, уже раздетого, собравшегося спать:

— Компьютер твой, белье и чемодан — я все сюда перетащил… Ты мокрое с себя сними, а то простынешь. Вынь из печи кастрюлю… Там макароны флотские, как ты просил.

— А эти — кто? — спросил Гера, стягивая с себя прилипшую рубашку.

— Охотники… Утром отправятся за лосем. Еще ночку поспят, ну и укатят, ты потерпи. Я там проветрю после них и приберу, не беспокойся.

— Разве вдвоем можно взять лося?

— Зачем — вдвоем? — ответил, засыпая, Панюков. — Их человек двенадцать, все военные.

Ночью мешал спать страдающий от зуда Панюков, а на рассвете Геру выбили из сна быстрые и резкие голоса за окном. Как только они смолкли, взревел двигатель, потом раздался ноющий звук отъезжающей машины; звук стих вдали, пропал, и Гера вновь уснул.

Встал, полусонный и разбитый, около полудня. Панюкова не было нигде, и грузовик с охотниками еще не возвращался. Поев холодных макарон, Гера уже собрался погулять, да ныли ноги со вчерашнего. Сел на постели и пристроил на коленях ноутбук. Голова отказывалась просыпаться. Гера бродил курсором по фотографии Татьяны, пестро обсыпанной ярлыками, и с трудом соображал, что там за файлы скрыты всеми этими буковками и полусловами… Попроще было с ярлыками, где картинки. На одной такой картинке стрелял зелеными лучами человек в круглых очках-консервах и в рогатой каске. Гера запустил игру с рогатым и вступил с ним в бой. Голова потихоньку ожила. На втором уровне игры в дом вошел Панюков. Заглянул сбоку в ноутбук и, обдав запахом парного молока, спросил: