тушеное есть. Может, поешь? — И по тому, как мать поспешно кивнула головой, Татьяна поняла: мать голодная…

Татьяна быстро разогрела мясо, макароны, налила в тарелку побольше подливки, в которую — для аромата — любила покруче добавить лука с чесноком, отчего с Андрюшкой у них все время шла война: тот с трудом переносил лук в каком бы то ни было виде, и вот Татьяна приспосабливалась — «прятала» его в подливах. Зато как любила Татьянину еду мать! Чем бы Татьяна ни угощала ее, — все мать ела прихваливая да причмокивая, любила сытно и вкусно поесть, хотя редко когда ей это удавалось сделать. Жила она одна, пенсия пятьдесят три рубля, то купить, это, да квартплата, свет, газ, в одежде одной тоже век ходить не будешь — вот и жила, перебиваясь; как сама говорила — «перемо́гом».

— Андрюха как, не болеет? — спрашивала мать, поспешно и жадно поглощая еду; когда-то Татьяна не любила мать за эту ее черту (и не только за эту), но постепенно не то что привыкла — смирилась, научилась находить для матери разные оправдательные причины.

— Здоров, — ответила Татьяна, невольно улыбнувшись при одном только упоминании сына.

— Ох, его беречь надо. В таком-то возрасте. Чуть что — того и смотри… — говорила мать, и трудно было понять, что именно имела она в виду. — У тебя рубликов пять — семь не найдется до пенсии?

— Рублей пять могу дать. — И Татьяна, как всегда, когда разговор с матерью заходил о деньгах, покраснела, смешалась, поспешно вышла в коридор и достала из пальто кошелек. В это время из своей комнаты вышла Надежда, прыснула, как только увидела Татьяну, и горячо зашептала ей на ухо: «Представляешь, Тань, сватаются вдвоем… Я говорю им: вы посмотрите внимательно, я похожа на сумасшедшую? А они мне: мы хорошие, мы друг друга обижать не будем…» Татьяна подумала: «Черт-те что…», а вслух сказала:

— Надь, мне некогда. Мать на кухне ждет.

— Во, пойдем к тете Нюре! Спросим у нее: права Надька или нет? — И Надежда громко, горько весело рассмеялась.

Вошли на кухню; деньги при Надежде отдать матери Татьяна не решилась, да и не до них сейчас было, потому что Надежда затеяла свой разговор:

— Слушай, теть Нюра, один к тебе вопрос… Но сначала, — и Надежда хитро подмигнула матери, — скажи, только честно: пропустишь с Надеждой за нашу пропащую жизнь?

— Зачем за пропащую? — оживилась Татьянина мать. — Это ты, Надежда, не дело говоришь. Пьют за жизнь, а там уж она сама пропадай, как хочет…

— А что, мысль! — Надежда даже бровь изогнула в изумлении, — Значит, теть Нюр, согласна, ага?

Мать то ли хмыкнула, то ли кивнула, понимай как хочешь, и Надежда поспешно вышла из кухни.

— Опять вы за старое! — упрекнула Татьяна.

— Что-то меня просквозило третьего дня. Вот тут, — показала мать на поясницу. — Так и стреляет, так р стреляет… Хотела водочный компресс сделать, глядь — а водки-то и нет. Пришла вот к тебе, думаю, выручишь деньгами…

— Это-то да, выручу. Конечно. Но пить-то не обязательно, правда? — И хоть сердясь (да что поделаешь), — протянула матери пять рублей.

— Опять она тебя уму-разуму учит? Ох и неугомонная Танька! — На кухню вернулась Надежда. — Я тебе, теть Нюра, скажу по секрету: Танька нас ругает, а сама втихаря пьет?.. а? — И, зная, как это нелепо, неправдоподобно звучит, Надежда сама и рассмеялась.

— Ее время, — сказала Татьянина мать, — еще не пришло…

— А когда придет, — вставила Надежда, — поздно будет. Так?

Никто ничего не ответил; мать Татьяны была благодарна Надежде в эту минуту и рада бы ей поддакнуть; да побаивалась дочери; поэтому промолчала.

— «Живем, чтобы любить», — усмехнулась Татьяна. — Твои слова?

— Тань, ты делаешь успехи. Дай мне волю — из тебя такая ученица выйдет! Как, теть Нюра, научим Таньку жить?

— Ученого учить… сама знаешь, — польстила мать Татьяне.

Выпили они вдвоем; Татьяна, разумеется, к рюмке не притронулась.

— Слушай-ка, теть Нюра, вот ты жизнь прожила, — начала Надежда. — Много в ней врала?

— Никогда! — обиделась та.

— Врешь! — погрозила Надежда пальцем. — Как раз ты-то и врала всю жизнь. Да и сейчас врешь. Думаешь, я не знаю?

— Угостила — теперь можно обижать старуху?

— А! — махнула рукой Надежда. — Со мной-то ты можешь не прикидываться? Или ты думаешь, я не знаю твою жизнь? Все знаю, все!

«Ну, началось», — тоскливо подумала Татьяна.

Надежда чокнулась со старухой:

— Ты, теть Нюра, благодари бога, что Татьяна у тебя такая. Я бы на ее месте ох и дала бы вам всем разгону! Обложили девку со всех сторон, каждый для себя выгоду ищет, Анатолий — тот вообще…

— Надя! — не удержалась Татьяна.

— А что Надя, что Надя! Я уже тридцать шесть лет Надя — ну и что? Не правду, что ли, говорю? Ведь обнаглел…

В коридор вышла Наталья и, не заходя на кухню, громко сказала:

— Ты лучше на себя посмотри! Правду она говорит…

— Чего-о? — Надежда полуобернулась к дочери. — Во, тоже сердитая, — показала она всем на Наталью. — А чего она сердитая, спрашивается?

— Пожалуй, пойду я… — засобиралась мать Татьяны. — Засиделась, загостевалась…

— Ты этих своих, — выразительно кивнула Наталья в сторону комнаты, — сама попросишь или мне с ними поговорить?

— Сколько там на часах? — постучала Надежда по Таниной руке. — А, да, поздно уже, поздно… Счас, Натусик, мы их турнем, что ты, ты не думай, счас мать турнет их, расселись, понимаешь… Да я им… — Надежда с решительным видом направилась в свою комнату.

Мать Татьяны поднялась со стула вслед за Надеждой. Татьяна не стала ее задерживать.

— Ну, спасибо тебе большое! За хлеб, за соль. Что выручила меня. Спасибо, Танечка. — Мать попыталась расцеловать Татьяну в коридоре, но та не любила материнских поцелуев и сделала головой неуловимое движение в сторону, так что они обнялись на прощание, но не расцеловались.

— Андрюхе передай — бабушка в другой раз гостинец принесет. Скажи — выздоровеет бабушка и придет, принесет гостинец.

— Скажу, скажу…

— А худо будет, заходи ко мне. Что-то совсем к старухе дорогу забыла…

— Ты же знаешь, работа, семья, Андрюшка… Голова кру́гом!

Мать Татьяны кивнула согласно: эх, жизнь наша грешная, суматошная, как не знать… И с этим вышла из квартиры. Татьяна хорошо представляла, как мать радостно сейчас спускается по лестнице с пятого этажа, как, возможно, на какой-нибудь промежуточной площадке, остановившись, перекладывает заветную пятерку в сумке из одного карманчика в другой, как благословляет судьбу, что не повстречалась с Анатолием, которого она не только стеснялась, а — боялась, потому что иной раз, нимало не смущаясь, Анатолий зло и прямодушно бросал в пространство, как бы в никуда: «Опять приживалки в дом повадились…» Когда Татьяна протестовала, Анатолий еще