Принадлежность к Европе Албании, Молдавии и Черногории — вопрос спорный. России — тоже спорный: те же прибалтийские деятели, например, ей в европейской идентичности радостно отказывают.

Но почему принадлежность самих государств Прибалтики к полноценной, настоящей Европе, как правило, не вызывает сомнений? В Советском Союзе точно не вызывала: это общепризнанно был «наш маленький Запад». Для советского обывателя было вполне достаточно одних лишь визуальных доказательств. Недаром в Прибалтике снимали многочисленные советские фильмы про Европу: современную, средневековую, сказочную. Города Прибалтики действительно выглядят европейски: узкие улочки, брусчатые мостовые, черепичные крыши в центрах Таллина или Риги ничем не хуже Бремена, Кракова или Стокгольма. Но эти города не имеют никакого отношения к трем балтийским народам, основавшим в XX веке национальные государства. «Таллин» на эстонском языке означает «датский город» — его построили и жили там датчане. В Риге — немцы, в Вильнюсе — поляки.

Бурная европейская история Прибалтики с XIII и до XX века была мало связана с её коренными обитателями.

Эстонцы и латыши (а на массовом, крестьянском уровне и литовцы тоже) были крепостными батраками, и их деревенский, не меняющийся веками мир хуторов противостоял европейскому миру городов.

Да, завоеватели обратили литовцев, латышей и эстонцев в свою веру, однако христианизация была неглубокой и тоже ассоциировалась с инородным господством. Сейчас религия и церковь не играют значимой роли в жизни Литвы, Латвии и Эстонии. Впрочем, во многих странах Западной и Северной Европы протестантизм и католичество тоже утратили былую значимость, однако европейская принадлежность этих стран не вызывает сомнений — наоборот, они считаются эталоном европейской идентичности. У прибалтийских же народов глубокого проникновения христианской культуры (а также многих других атрибутов европейской цивилизации: свободных университетов, самоуправляющихся городов, рыцарской культуры и прочего) не было. На их территории — были. У них самих — нет.

Стремительное движение в социальной истории прибалтийских народов началось с получением ими личной свободы. За это они должны быть благодарны либеральным потугам российского императора Александра I, отменившего крепостное право в Прибалтике на полвека раньше, чем оно было отменено в русских губерниях. Освобожденные литовцы, латыши и эстонцы потянулись в города, становились ремесленниками, купцами, разнорабочими, дети наиболее предприимчивых из них получили возможность учиться в университетах. В результате уже спустя два поколения после отмены крепостничества формируется национальная интеллигенция, которая создает из местных крестьянских диалектов литературные языки, выпускает на них периодику, обрабатывает и публикует фольклор, открывает школы.

По такой же схеме формировались многие другие европейские нации. Однако у литовцев, латышей и эстонцев изначально была историческая травма: многовековое господство над ними инородных культур. Эта травма сыграла свою роль и при формировании национальных государств, и при их «восстановлении» (как гласит концепция континуитета) в 1991 году.

Из-за нее ксенофобия стала основой основ национальных государств литовцев, латышей и эстонцев — сохранить свои общества в первозданной чистоте, не допустить возрождения влияния на свою жизнь чужих, чужаков, лишних.

Термин «негражданин» в англоязычном варианте означает именно «чужой» — alien. Не стремление в Европу, не страх за исчезновение своих маленьких народов, а ксенофобия была первопричиной всего, что происходило в Прибалтике с 1991 года. Ксенофобия разрушала фабрики и заводы, раскалывала общество по национальному признаку, превращала русских Эстонии и Латвии, поляков Литвы во врагов государства попытками принудительной ассимиляции. Приняв её на вооружение, сделав инструментом своего сохранения во власти, перекрасившиеся комсомольцы и коммунисты из числа национальных кадров оказались неуязвимы. В конечном счете именно ксенофобия всё списывает со счетов правящему классу Прибалтики. Всю антигосударственную политику, все чудовищные провалы в экономике, уничтожение социальной сферы, общую неэффективность, коррупцию. С её помощью правящие слои Литвы, Латвии и Эстонии в итоге отыгрывались и сохраняли себе власть (или возвращали её) после гибели парома «Эстония», трагедии в Золитуде, закрытия Игналинской АЭС и коррупционной сделки с продажей за копейки Мажейкяйского НПЗ. Все умеренные рациональные политики, выступавшие в своих странах с позиций тех самых европейских конструктивности, прагматизма, здравого смысла (Казимира Прунскене в Литве, Эдгар Сависаар или Тийт Вяхи в Эстонии), — все они в конце концов проигрывали политическую конкуренцию, оказываясь не в силах противостоять всепобеждающему страху своих маленьких народов перед соседними народами — сильными и большими, которые могут прийти на их землю вновь и опять завести здесь свои порядки, установить очередную «оккупацию».

Но, конечно, балтийские власти не могут прямо заявлять, что их легитимность в ими же уничтожаемых странах держится на искусно стимулируемых у населения страхах, фантомных болях и комплексах.

Поэтому создаются разнообразные дымовые завесы — очередные прибалтийские мифы, призванные и оправдать ксенофобию, и доказать, что это не она.

К примеру, миф о постиндустриальном обществе — производство в Прибалтике было уничтожено, потому что именно в этом теперь-де и заключается прогресс, к которому страны Балтии уже пришли, сделав своей специализацией финансовое посредничество, банковские операции, ипотечные и потребительские кредиты, торговлю и дотации Евросоюза, составляющие 20 % ВВП.

Или миф о России как о современном «Мордоре», от которого надо защищать европейские народы — эту миссию сдерживания «новых гуннов» благородно берут на себя прибалтийские руководители, хотя «защищаемые» европейские народы их об этом не просили. Сама всемирная история опровергает мифологию стран Балтии как демократических форпостов, разделяющих две враждебные цивилизации. Потому что на реальных форпостах цивилизаций сосредотачивались все силы этих цивилизаций, вся их энергия, самые пассионарные представители — и это превращало форпосты в центры развития. Империя Габсбургов с блистательной Веной возникла в многовековой борьбе с Османской империей. Испания сформировалась как великая держава после нескольких столетий Реконкисты — отвоевывания христианами Пиренейского полуострова у захвативших его мавров.

Наконец, и Великое княжество Литовское сформировалось как империя от Балтийского моря до степей Причерноморья, когда независимому существованию литовцев угрожали завоеватели сразу с нескольких сторон. А во что сформировалась современная Литва, которая вот уже четверть века якобы героически сдерживает колоссальное давление российской «империи зла», а в придачу к нему и других соседей? В умирающую бедную страну без будущего, из которой бежит молодежь. То же относится к Латвии и Эстонии.

Если форпосты европейской цивилизации, защищающие её от России, находятся в таком удручающем состоянии, то, может, Европу и Россию не нужно друг от друга защищать? Может, нет никакого столкновения цивилизаций, и Европа с Россией в конечном счете являются единым культурным и экономическим пространством, а разделяющая их «буферная зона» — явление лишнее, искусственное и препятствующее нормальному историческому развитию? И не поэтому ли образующие её страны находятся в столь удручающем состоянии?