— Мы на священной земле, — сказал Феликс, — и наш ужин будет неполным, если мы не отведаем тех блюд, которыми славится прекрасная Иудея, истинная родина нашей прекрасной Друзиллы. Но прежде чем приступить к трапезе, я готов предложить вашему вниманию, дорогой Проперций, давний смешной сюжет, который изволил ваш друг Петроний посвятить нашей семье, полагая, что, изобразив Тримальхиона, он высмеял нас. Напротив, он придал нашей кухне настоящую популярность. Теперь легенда о трех поросенках перестала быть вымыслом. Вымысел стал обычным делом нашей повседневной трапезы. Феликс хлопнул в ладоши, двери триклиния растворились, и в проеме широких дверей показалась упряжка, запряженная тремя поросятами. Поросята в соответствии с описанием придворного Арбитра изящных искусств были украшены сбруей из блестящей желтой кожи, на ней висели серебряные колокольчики.

— Какую из этих свинок вы предпочитаете увидеть на нашем столе, разумеется, в жареном виде? Затрудняетесь? Все три очаровательны? Но я думаю, средняя отличается особой грацией, чистотой тона и живым взглядом. Взгляните же еще раз на это прелестное создание. Азир, среднюю, — сказал Феликс, обращаясь к повару.

Двери триклиния закрылись. Но через секунду они снова были распахнуты. Шесть эфиопов внесли подносы с дымящейся едой. В бокалы было налито фалернское вино.

— Эсик-флейш, кисло-сладкое мясо. Заметьте, ломтики мяса в румяных корочках, а внутри удивительный кисло-сладкий сок… — пояснила Друзилла. — Рекомендую съесть не более двух кусочков, потому что я вижу на подносах молодых тушеных курочек с «цимесом». Пикантность куриным ломтикам придают обжаренная морковь, изюм и чернослив. Не увлекайтесь, однако, потому что вы должны еще попробовать курочку-онгифилц. Способ ее приготовления чрезвычайно сложен. Молодую курочку надо опалить, промыть и хорошо просушить, затем ее кладут на разделочный стол грудкой вниз, ножом делают надрез и снимают кожу…

Я слушал Друзиллу и ушам своим не верил. Вот она, эксдермация, откуда пошла! Паразитарий, оказывается, складывался еще задолго до первого века. А Друзилла между тем продолжала:

— Затем от костей отделяют мясо и мелко нарезают его, добавляя в фарш рубленый чеснок и яйцо. Этим фаршем начиняют курицу, а затем ее зашивают, и вот в таком виде она предстает перед вами.

Два эфиопа поставили на стол блюда с курами.

— Однако должен вам сказать, что не все куры набиты собственным мясом. Петушки начинены тестом, сметаной, луком и гусиными потрошками — не каждому может прийтись по вкусу такого рода петушки.

Гости восхищались еврейской кухней. Через несколько минут от кур ничего не осталось. И Друзилла сказала:

— А для любителей рыбных блюд приготовлен чолнт-фиш. Рыба с пассерованным луком, жареной свеклой и морковкой. Под чолнт-фиш рекомендуется белое вино. Три рослых раба принесли старые греческие кувшины, а три раба-эфиопа держали в руках греческие ритоны в виде головы быка. Белое вино разлили в приземистые золотые плошки с изображением природы древней Иудеи.

Держа в руках такой сосуд, Проперций сказал:

— Очевидно, еврейскому народу есть за что бороться, раз они имеют такую кухню и такие бокалы для вина.

— Сражаются они не за это, — сказала Друзилла. — Они верят своим богам.

— Но еврейские боги привередливы. Они покровительствуют только иудеям. Между тем как наши боги милостивы ко всем. Нет благомыслия без Бога. Боги живут с людьми и входят в жизнь людей, входят в человеческие сердца. Между Богом и римлянином нет пропасти. В Риме говорят: "Юпитер может не больше, чем муж, сделать добра". Поистине добрый человек и есть наш Бог, если хотите.

— Иудейские боги зовут к высшему благу, — сказала Друзилла. — А что такое высшее благо, знает только Бог и некоторые первосвященники.

— А мы всегда знали, что высшее благо — есть честность! — сказал Проперций. — Мне кажется, что иудеи, как и христиане, ломятся в открытую дверь. А это новое учение, которое все поставило с ног на голову: смирение — высшее мужество, богатство — разврат, мужество — гордыня, любовь — грех, свобода — безбожие…

— Тут все не совсем так. Они знают еще что-то такое, что укрепляет их дух, — сказал Феликс. — Мы их никогда не победим до конца, если не будем знать, где их ахиллесова пята…

— Досточтимые гости, наконец-то готов поросенок. Трубач известил нас о готовности поросенка.

На тележке тут же въехал зажаренный поросенок, едва вмещавшийся на полутораметровом противне.

— Ты повторяешь ошибки великого Арбитра Петрония, Азир, — вскричал вдруг Феликс, поднимая хлыст над поваром. — Ты же, прокисший суп, дохлый шакал и гнилая свекла, забыл выпотрошить свинью! Раздевайся тут же, и мы тебя выпорем, а ну, Проперций, и ты, Агафон, берите плети…

Азир покорно, даже улыбаясь и притворно всхлипывая, стал раздеваться.

— Ну зачем же так строго! — сказал Агафон. — Прости ты его, Феликс.

— Да, пожалуй, надо его простить, — вмешался Проперций.

— Ну что ж, тогда потроши тут свинью, негодник несчастный.

Азир взял нож и распорол брюхо свинье, откуда на стол вывалились разные колбасы. Все хоть и знали историю, описанную Петронием, но при виде чудесных изделий пришли в восторг и закричали:

— Наградить Азира! Награду повару!

— Я дарю тебе свободу, Азир, — сказал Феликс.

— Зачем ты гонишь меня от себя, господин мой. Я могу быть свободным, только заботясь о твоем благе…

— Иди, мой друг, — сказал Феликс. — Иди и подумай. Пожелаешь остаться рабом моим, не смогу отказать тебе и в этой просьбе. Я к вам хочу обратиться, — продолжал Феликс, когда слуги ушли. — Если бы у меня спросили, что я больше всего ценю в человеке, я бы ответил — преданность. Я был преданным рабом, и за это моя госпожа Антония одарила меня свободой. И августейший Клавдий ценил мою преданность, и божественный Нерон…

— Сегодня все больше и больше образованных людей склоняется к тому, чтобы покончить с рабством.

— Должен вам сказать, что рабы более консервативны, чем аристократы. Их ничто не прошибет, даже смерть. — Агафон приподнялся и отхватил от свиньи заднюю ногу.

— Тут другое, — сказал Феликс. — У рабов и аристократов врожденные свойства повелевать и подчиняться. Признаюсь вам, я попал в рабы из семьи фракийских аристократов. Мне повезло, что я попал сразу в дом императора, иначе со мною случилось бы то же, что и со спартанским мальчиком. Вы не знаете, что с ним случилось? Он постоянно повторял, будучи в плену: "Я не раб!" А когда ему приказали выполнить грязную работу, вынести горшок с нечистотами, он разбил свою маленькую головку о каменную стенку. Всем аристократам доступна отвага этого мальчика, а рабам — никогда! Свобода, точнее чувство свободы — врожденное аристократическое свойство.

Находясь как бы на стыке двух временных величин (первый и двадцать первый век), я то и дело спохватывался: где же мое ментальное тело? Мое сознание разрывалось между двумя астральными сущностями. Мне казалось, когда я наблюдал за прокуратором Феликсом, что за мною наблюдают чьи-то рыжие противные глазищи, больше того, где-то в глубине души я считал, что эти глаза принадлежат Горбунову, который подослан следить за мною. Изредка я посматривал на боковую дверь, ее раньше точно не было, она появилась как раз в тот момент, когда я оказался в триклинии; я был убежден, что именно эта дверь связывала меня с двадцать первым веком.