Память — не реставрация прошлого, а реставрация будущего. Самая первая развилка истории, начало пути, с которого начался Запад, — забыта. «На самом деле, — пишет Хайдеггер, — история западного мышления начинается не с того, что оно мыслит о призывающем-мыслить, а тем, что оно оставляет его в забвении. Следовательно, западное мышление начинается с упущения, если вовсе не с отказа. Так кажется до тех пор, пока мы в забвении видим исключительно выпадение и тем самым нечто негативное. Более того, мы отсюда не выйдем на наш путь, если будем проходить мимо одного существенного различения. Начало (Beginn) западного мышления не то же самое, что начало (Anfang). Оно скорее сокрытие начала (Anfangs) и даже неизбежное. Если это представить таким образом, то забвение показывает себя в другом свете. Начало (Anfang) скрывается в начале (Beginn)». Это различие между двумя началами есть различие причины (изначала) и почина (зачина), различие между началом как начальствующим правлением, первым, над которым нет ничего и никого, и началом как арифметически первым, которое может и не быть главным по сути.

Как же вернуться к этому началу, в смысле Anfang? Путь к нему лежит через мышление, поскольку начало есть то, что призывает мыслить.

Собственно книга названа «Что зовется мышлением?». Как только мы пытаемся мыслить, то обнаруживаем, что все уже помыслил кто-то до нас, мы просто движемся по проторенной другими колее. Даже когда «рассуждаем сами», мы просто делаем выводы из посылов, положенных не нами по правилам вывода, установленным не нами.

Мы не можем мыслить… хотя и называемся мыслящими существами. Это название говорит только о том, что мы в принципе можем мыслить, но не мыслим. Причем дело обстоит не так, как в гегелевской диалектике, что весь путь сознания состоит в том, чтобы потенцию, мышление-в-себе развернуть в действительность, в мышление-для-себя. Нет. Дело не в приложении неких усилий. Мы можем мыслить, но это значит, что мы можем мыслить и впадать в немыслие (подобно тому, как только говорящий может не только говорить, но и молчать, только решительный может быть и героем и трусом и проч.).

Хайдеггеровская логика прямо противоположна гегелевской. Если у Гегеля «тезис — антитезис — синтез», то Хайдеггер, можно сказать, берет возможность сразу как синтез, и она у него разваливается тут же на тезис, который является высшим выражением возможности, ее действительнейшей действительностью, и на антитезис, на падение, на блокировку этой действительности, на повседневное, на неподлинное.

Человек есть мыслящее существо, это доказывается действительностью тех редчайших прорывов, подвигов мысли, которые мы имеем в лице великих мыслителей. Только они, несколько человек в истории, доказали и показали, что человек есть мыслящий. Все остальное большинство доказывало скорее обратное, ибо никогда не мыслило. Если бы мышление человека замерялось статистическими методами, то человек бы не был назван мыслящим.

У нас есть привычка брать всю совокупность чего-либо и отвлекать из нее общее. Это общее и называют «сущностью». По Хайдеггеру нет ничего более нелепого.

Сущность не ищется путем отвлечения общего из множества единичных.

Начнем с того, что когда мы выбираем в один класс некое множество, то мы уже как бы исподволь владеем неким общим. То есть когда мы, например, ищем сущность дерева через отвлечения общего от всех деревьев, мы забываем, что с самого начала включили в совокупность деревьев именно деревья, а не что-то другое. То есть искомая сущность была предположена заранее и, как мы видим, отнюдь не на основе отвлечения от всей совокупности, потому что мы и не имели с ней дело, ни один человек не встречал в опыте всех деревьев и не сравнивал их. Скорее, поимев встречу с неким единичным, причем единичным, в ком явлена его сущность, человек переносит сущность этого единичного на все ему подобное, пусть даже сущность в подобном не проявлена, пусть даже это подобное максимально далеко от сущности.

Например, мы видим Платона, который, безусловно, есть мыслитель, и мы предполагаем, что это не случайная черта Платона, не некий его изгиб, украшение, вывих индивидуальный, а редкое чудесное проявление сущности, доведение того сущего, чем Платон является, до крайних его возможностей, до высшей его формы. Поэтому мы предполагаем, что и все иные подобные сущности есть потенциальные платоны, хотя они отнюдь не проявляют таких ярких черт мыслителя. Их сущность спит, но она есть. Вот у животных, например, этой сущности нет. Поэтому нельзя сказать, что они не мыслят. Если бы они могли мыслить, то они могли бы и не мыслить, но они не могут мыслить, значит, не могут и не мыслить.

Первый же симптом наличия у тебя чего-либо — скатывание в неспособность к этому. И чувство этого разрыва. Каждый из них свидетельствует о наших возможностях и действительностях. Если у вас что-то есть, то его сразу нет. По «нет» вы можете судить о «да» и о том, как трудно это «да».

Самое трудное — мышление. Оно не дается просто так. Допустим, мы хотим мыслить, но это уже основано в некоем призыве из мыслимого, со стороны того, что требует мышление, того, что зовет мышление, призывает его. Мы не можем хотеть чего-то, если этот магнит не магнитит, если это не разрыв нашей сущности. В то же время именно этот разрыв возможности и действительности создает как напряжение, так и саму проблему.

Сила притяжения и сила отталкивания одна. Почему наша сущность не только притягивает, но и отталкивает? Почему сущность сразу же и несущность? Чтобы было постоянное стремление, борьба за сущность. Почему наша сущность убегает от нас, чтобы быть желанной? И зачем ей быть желанной? Просто ли это кокетство? Соблазнение? Или может быть, это некое предохранение? Может, наша сущность держит нас вдалеке от самих себя, потому что это опасно для нас же? Может, судьба Гельдерлина, Ван Гога и Ницше есть предостережение против снятия дистанции?

Что зовет нас мыслить? То, что мы не мыслим. То есть этот разрыв устроен не нами. Пропасть можно перемахнуть только прыжком, в противоположность мнению, что мышление есть логика, то есть последовательное строительство мостов от одних утверждений к другим через некие правила вывода. Если пропасть устраивается тем, что делает нас мыслящими, то ее не заштопать и не перешагнуть в несколько маленьких шажков или с помощью неких мостов.

В этой связи понятен скандальный тезис Хайдеггера «наука не мыслит». Наука считает, она просто автоматически выводит некие следствия из принятых предпосылок согласно правилам метода. Это может сделать и машина, искусственный интеллект. Мышление же не есть пользование методом, поскольку «мето-годос», в переводе с греческого есть «путь-за-кем-то», колея, однолинейность. Мышление, напротив, есть «годос», то есть торение пути, прокладывание его, постоянные повороты, и никогда не ясно, «что он нам несет, новый поворот». Это впрыгивание в новую область исследований, чтобы изнутри нее добыть те или иные основания, предпосылки, основопонятия, на которых, как на фундаменте, уже будет строить свое здание следствий и выводов наука.

Мышление есть в тяге в сущность того, что оно мыслит, это старый тезис феноменологии, мышление интенционально, мышление есть «мышление о». Мышление руководимо из своего предмета (который уже в этом смысле не предмет, так как не есть нечто представленное и поставленное самим мышлением). Когда портной шьет костюм, он снимает мерку именно с этого заказчика со всеми его специфическими особенностями, в соответствии с его профессией, характером, образом жизни. Портной принимает во внимание и материал, и цвет, и фактуру, он делает дизайн, ориентируясь на внутренние свойства материалов. Так и мышление — всегда ручная работа, причем в гораздо большей степени, чем любое другое рукоделие, так как его предмет, его материал куда более тонок.