— Возмутительно! Как вы вообще смели подозревать меня? — взревел он. — Я предупреждал вас, Хопсон, что не буду мириться с вашей наглостью.

— Истина не считается с титулами, милорд. Меня попросили объяснить, как все было, и я объясняю.

Роберт поднялся с кресла, словно собираясь наброситься на меня. Я выдержал его взгляд.

— Господа, господа, успокойтесь, прошу вас! — вскричал Уэстли, становясь между нами. — Мистер Хопсон, я буду вам очень признателен, если вы постараетесь закончить свое повествование как можно скорее. Роберт, я уже несколько раз просил вас: дайте ему досказать.

Я дождался, пока Роберт вновь сел в свое кресло и устремил сердитый взгляд на огонь.

— Осталось описать только один случай, который я расцениваю как покушение на мою жизнь. Он имел место сразу же по моем возвращении в Лондон из Хорсхита, после моего первого визита туда. У меня весьма смутные воспоминания о том инциденте, но я отчетливо помню две подробности. Экипаж с зеленой полосой был тот самый, который промчался под окнами дома мадам Тренти в утро ее гибели. И управлял им возница в таком же плаще.

Я приблизился к Роберту Монтфорту и остановил на нем осуждающий взгляд.

— Как я уже говорил, теперь у меня нет сомнений, что экипажем, который я видел из окна спальни мадам Тренти, правила мисс Аллен. Что же касается прошлого раза, у меня такой уверенности нет. Я затрудняюсь сказать, был ли одет в плащ сам его хозяин, иными словами, вы, милорд, или его опять позаимствовала мисс Аллен.

В библиотеке воцарилась мертвая тишина. Роберт Монтфорт насупился еще сильнее, но избегал встречаться со мной взглядом. Первым безмолвие нарушил Уэстли:

— Почему вы решили, что это могла быть не мисс Аллен, Хопсон?

— В ту пору у мисс Аллен не было оснований желать мне смерти. Как раз наоборот. Ведь я пытался найти убийцу ее брата, что вполне соответствовало ее цели.

— Милорд, — обратился Уэстли к Роберту, — против вас выдвинуто обвинение. Вы обязаны дать объяснения. Это вы сбили Хопсона и оставили его умирать в канаве?

Роберт Монтфорт поднял голову, но отвечать по-прежнему отказывался.

— Я приказываю вам ответить, милорд. У вас есть что сказать в свое оправдание? — повторил Уэстли более властным тоном.

— Какая теперь, к черту, разница? — наконец взорвался Роберт. — Хопсон сам виноват. Нечего лезть мне под колеса. Да кто он вообще такой? Назойливый выскочка, всюду сующий свой нос. Он не знает, что такое опасность, никогда не висел на волосок от смерти — и не заслужил ничего лучшего, как оказаться в канаве.

Я шагнул к нему, остановился перед его креслом, расправил плечи. Он сидел у камина, под картиной с изображением Икара, на которой полулежал его отец, когда его нашли мертвым в библиотеке. Я глянул на крылатую фигуру, беспомощно пикирующую из поднебесья в лазурное море, на корабли, качающиеся на волнах, на Дедала, летящего то ли в Неаполь, то ли на Сицилию, не подозревая, какая судьба постигла его сына.

— Это была далеко не случайность. Вы хотели ранить меня, а может, и убить. Вы умышленно проявили жестокость, дабы запугать меня, заставить отказаться от участия в расследовании, так как боялись, что из-за моей дотошности вы можете лишиться части своего наследства.

Побагровев от ярости, Роберт вскочил на ноги и зарычал мне в лицо нечленораздельные оскорбления. Я в омерзении отвернулся, отчего он взбесился еще больше, ибо поток брани только усилился. Да как смею я, наглая скотина, говорить ему такое? Я могу идти к дьяволу. Как он жалеет, что не избил меня до полусмерти, когда у него была возможность. Потом он заявил, что Элис пострадала по моей вине. Я знал, что это не так, но не смог сдержаться. Я не испытывал страха перед его гневом, не благоговел перед его знатностью. Какая-то странная пустота вдруг поселилась в комнате. Казалось, все вокруг растворились. Я видел и слышал только одного человека: Роберта Монтфорта. Я развернулся и изо всей силы ударил его.

Лондон, 14 марта 1755 г.

Дорогая Элис,

Наконец-то я узнал от Фезерби (от кого ж еще?) причину вашего молчания. Он сказал, что вы вместе с братом ездили в Бат, дабы на водах залечить полученные травмы, что целебные свойства этого города сотворили чудо, и вы вернулись домой в добром здравии.

Теперь коротко о том, что произошло после событий, описанных мною в последней главе. В наказание за то, что я в приступе безумия ударил Роберта, меня бросили в тюрьму, как обычного преступника, где я находился до тех пор, пока Фоули не заплатил за мое освобождение. Я вернулся в Лондон без эскизов Чиппендейла, которые Фоули отказался мне отдать, как обещал ранее. Он заявил, что мне еще предстоит объясниться с Чиппендейлом по поводу Партриджа, а сам он со своей стороны тоже выразит свое отношение. Чиппендейл заслужил, чтобы лишиться своих эскизов, и, поскольку Элизабет и Роберт Монтфорт не проявили интереса к ним, а он, Фоули, высоко их ценит, будет только справедливо, если он оставит их у себя.

Узнав, что я вернулся с пустыми руками, мой хозяин привел в исполнение свою угрозу. Он пришел в бешенство (чем напомнил мне Роберта Монтфорта и его отца) и недолго думая уволил меня. В какой-то степени я даже был рад этому. Во-первых, у меня появилось время, чтобы подробно изложить вам все обстоятельства минувших событий. Во-вторых, его решение побудило меня высказать ему все, что я думаю о нем в связи с его бесчеловечным поступком в отношении Партриджа. Я больше не боялся остаться без работы, ибо уже потерял ее. Чиппендейл выслушал меня без всякого смущения. «Ты судишь о деле, в котором еще даже не начал разбираться, — заявил он, как всегда, надменным тоном, — и твоя неосведомленность не дает тебе никакого права выносить вердикт».

«Если я не осведомлен, — отвечал я, — то только потому, что вы не желаете дать объяснений. Я могу судить только по тому, что вижу и знаю. Письма Партриджа и вашей сестры Дороти открыли мне, что вы — жестокий, бессердечный человек. Я видел вас у будуара мадам Тренти, когда для подобного визита не было абсолютно никаких оснований. Она имела власть над вами? Поэтому вы снабжали ее дорогой мебелью в несметных количествах?»

Но он не стал отвечать. Сказал только, что истина не открывается тем, кто сидит, ничего не делая, и вымаливает ее с протянутой рукой, как попрошайка. Истину, как и все в божьем мире, нужно заслужить.

Итак, к подлинной цели моего письма. Приношу вам тысячи извинений. Надеюсь, с течением времени вы простили меня за то зло, которое я навлек на вас. Я до сих пор проклинаю себя за неуклюжесть, хотя, признаюсь, мне кажется очень странным, что та же неловкость, с которой началась вся эта череда драматических событий, способствовала и ее завершению.

Должен сказать здесь, что пережить все последние неприятности мне неожиданно помог Фоули. Не считая казуса с эскизами, во всем остальном человек, который некогда безумно раздражал меня, оказался великодушным покровителем. Ведь это его карета и его жена так молниеносно доставили вас в Кембридж, где леди Фоули проследила, чтобы Таунз оказал вам необходимую помощь. Когда Фоули узнал о моем увольнении, он предложил мне денег, дабы я мог основать собственное дело. Я спросил, чем вызвана его щедрость, но он несколько резко ответил, что только разумное размещение капитала позволяет ему вести праздную жизнь и что уговаривать меня он не станет. Я думаю, его просто мучает совесть за то, что по его вине я остался без работы. Но теперь, уйдя из мастерской, я рад, что освободился от Чиппендейла. Пожалуй, я все-таки приму предложение Фоули.