— Верно, — кивнул Барриат. — И это будет такой ужасный исход, правда?

— Ты говоришь совсем как наши враги, братец.

— Если собираетесь драться, то вон из-за стола оба, — велела Клара. Барриат и Джорей, обменявшись взглядом, пробормотали что-то вроде «прости, мама», и Клара кивнула. — Так-то лучше. И кроме того — что толку спорить о сложностях, которых нет, вместо того чтобы обсуждать затруднения, которые есть. Нам просто нужно убедить Симеона, что бедняга Фелдин слишком глубоко встрял в астерилхолдские дела.

— Не так-то это просто, — отозвался Доусон.

— Отчего же? — возразила Клара. — Должны же у него быть письма. Фелия так и сказала — вечно занят письмами и совещаниями.

— Ну, мама. Не пишет же он писем с подробным признанием в государственной измене. «Дорогой лорд такой-то, я счастлив узнать, что вы поможете мне убить принца»…

— Детальные признания и не нужны, — заметил Джорей. — Если найти доказательства, что он переписывается с тем королевским родственником — претендентом на наш престол, то этого будет достаточно.

— О пишущем всегда можно судить по адресатам, — удовлетворенно кивнула Клара. — Конечно, сами письма добыть непросто, но Фелия так трогательно радовалась нашей встрече, что получить от нее приглашение не составит труда. Правда, дожидаться у моря погоды я не намерена, поэтому я заплатила мастеру-вышивальщику, чтобы он пришел и показал нам новые узоры. Вышивка ведь проста только на первых порах, с более сложными приемами справиться бывает труднее. Кстати, я вспомнила. Доусон, дорогой, мне нужен будет дальний зал с хорошим светом. Завтра. Нас будет пятеро, потому что приглашать одну Фелию было бы подозрительно. Тебе ведь он завтра не нужен?

— Что? — переспросил Доусон.

— Дальний зал с хорошим освещением. — Клара повернула к нему голову и подняла брови, не отрывая взгляда от разрезаемого куска мяса на тарелке. — Потому что вышивка требует хорошего света, нельзя ведь…

— Ты приручаешь Фелию Маас?

— Она живет с Фелдином, — пожала плечами Клара. — А придворный сезон заканчивается уже скоро, терять время было бы неразумно, правда ведь?

Заметив блеск ее глаз и мелькнувшую в углах губ лукавую усмешку, Доусон понял, что она явно наслаждается происходящим. Мысли его заметались. Если уговорить Фелию впустить в дом нескольких человек…

— Мама, что ты задумала? — спросил Барриат.

— Спасти королевство, милый, — ответила Клара. — Доедай наконец тыкву, не гоняй ее по тарелке и не пытайся убедить меня, будто ты откусил хоть кусочек. Тебе даже в детстве не удавалось меня провести — не знаю, почему ты до сих пор цепляешься за эту привычку.

— Нам не поверят, — заметил Доусон. — После моих обвинений Маас заявит, что письма подделаны. Но может, этого хватит, чтобы Симеон передумал отдавать ему Астера.

— И король опять будет вилять и откладывать решение? — спросил Барриат. — Неужели этого мы и добиваемся? Тут уж либо подтолкнуть его к энергичным действиям, либо не связываться.

— Письма может отдать королю кто-нибудь другой, — предложил Джорей. — Кто не связан ни с нами, ни с Маасом.

— Может, молодой Паллиако? — спросила Клара. — Я знаю, его считают легкомысленным, но он приятель Джорея и при этом не слишком к нам близок.

Доусон положил в рот кусок свинины и принялся медленно жевать, пытаясь собраться с мыслями. Мясо было неплохим — солоновато-сладким, с легким привкусом жгучего перца. Отличное мясо, если распробовать. Доусон вдруг заметил, что улыбается — впервые за долгое время.

— Не знаю, — с сомнением произнес Джорей, однако Доусон только отмахнулся.

— Паллиако пригодился в ванайской кампании, — сказал он. — И положил конец мятежу наемников. До сих пор он был удобным орудием — почему бы ему не сослужить нам службу еще раз.

Знамя распростерлось на столе, алая ткань потоком стекала на пол. Темный восьмиконечный знак, начертанный в светлом центре, заломился складкой, и Гедер расправил полотнище. Лерер, погладив подбородок, шагнул ближе, затем отступил и вновь приблизился, остановившись рядом с плечом Гедера.

— У моего народа это знамя вашей расы, — сказал Басрахип. — Цвет крови, от которой произошли все расы человечества.

— А роза ветров в центре? — спросил Лерер.

— Это знак богини.

Лерер хмыкнул и, подступив ближе, осторожно тронул полотнище пальцами. Рука Гедера дрогнула, словно повторяя движение отца. Басрахип успел ему рассказать, как жрецы собирали паучий шелк, как учились его красить. Знамя делали десять поколений жрецов, и прикоснуться к нему было все равно что тронуть ветер.

— И ты хочешь повесить его… э-э-э… в Ривенхальме?

— Нет, — мотнул головой Гедер. — Нет, я вез его для храма в Кемниполе.

— Вот как. Ну что ж, — кивнул Лерер. — Для храма.

Дорога из тайного храма в горах Синир оказалась в тысячу раз приятнее, чем прежний путь в горы. В конце каждого дня Басрахип сидел с Гедером у костра, слушая рассказы и истории, какие только Гедер мог припомнить, — смеялся забавным байкам, задумывался над печальными сказаниями. Даже слуги, поначалу робевшие в присутствии верховного жреца, привыкли к нему еще до того, как пересекли границу между Кешетом и Саракалом. К удивлению Гедера, Басрахип примерно знал их маршрут: жрец объяснил, что человеческий мир перестраивался, погибал и возрождался бесчисленное число раз с тех пор, как паучья богиня его покинула, но драконьи дороги остались прежними. Басрахип мог не знать рубежи между странами или даже русла рек: они со временем меняются. А драконьи дороги вечны.

Когда отряд пришел в Инентайи и остановился, чтобы пополнить запасы и дать лошадям отдых, Басрахип, как ребенок, бродил по улицам с разинутым ртом, дивясь на каждое новое здание. Гедер тогда подумал, что они со жрецом в чем-то схожи: Басрахип жил среди сказаний мира, а не в самом мире, почти как Гедер — разве что личный, собственный храм Гедера зиждился на книгах и был высечен из долга и обязанностей. И все же по сравнению с Басрахипом Гедер знал о мире неизмеримо больше: он встречал в жизни куртадамов и тимзинов, цинн и тралгутов. Басрахип же видел только первокровных, да и то лишь таких, которые походили наружностью на него самого и тех селян, что жили неподалеку от храма. Первокровные с темной кожей или светлыми волосами вызывали у него такое же удивление, как люди другой расы.

Глядя на то, как жрец сперва осторожно, а потом все смелее передвигается по улицам и дорогам, Гедер начал отдаленно понимать отца, некогда говорившего о радости следить за ребенком, познающим мир. Вслед за Басрахипом, который изумлялся всему новому, Гедер теперь обращал внимание на то, чего раньше не замечал или принимал как должное. И к концу лета, когда они добрались до Кемниполя, юноша почти жалел, что путешествие закончилось.

А тут еще отец отнесся к его находкам с такой странной настороженностью.