Миша Нинин в больнице с сердцем. А у них свинья решила пороситься. Первый раз обзавелись после многолетнего перерыва. Мы с Ниной караулили ее по ночам, но все же не укараулили. Один из пяти поросят был уже мертвый. Четыре вырастили за месяц и продали. Нет кормов, нечем кормить.

Завтра надо Вовке помочь, а потом опять – к Нине. Работы здесь невпроворот, даже посидеть некогда. Уродились сливы, а варить нет сахара. Хлеб с сегодняшнего дня стал 15 р. черный. Как будем жить? Вам, наверное, приелись уж мои сердобские страдания, ну вы уж простите меня за это. Я тут Славе рассказывала, как ты привез пластинку – арию Мефистофеля. Это надо представить, тогда ведь было чудо. Вдали от города, в лесу и вдруг – ария Мефистофеля.

А еще Клавдя рассказывала совсем давнее. Как тебя привезли в Сердобск. Ты совсем маленький был. Короче говоря, обмочил пеленки. Мама Рая спрашивает тебя: „Куда это теперь девать?“ А ты говоришь: „В печурку“. Сушить, значит.

…Эх, не написала о роднике кипучем. Хожу очень часто к нему, беру воду, хотя и там непорядок. Как понастроили дач, желобок разорили, а нет чтобы собраться и все сделать. Ведь этот родник питает все и сады».

Да, с наступлением постсоветских реформ тон писем заметно изменился. И я нет-нет да и вспомню снова покойного уже Леню Лиходеева: «Борис Дмитриевич, запомните, что бы ни случилось, все будет наоборот».

«О ценах страшно писать. Носки простые – 125 рублей, женские трусики (извините) 350 стоят, а стоили 5 рублей, мыло хозяйственное – 73 рубля кусок. Сахар 280 р. за килограмм, хлеб – 40 рублей буханка, батон – 33 рубля, а это ведь самое необходимое. Ребята, вы уж извините меня за эту путаницу, просто хотелось обрисовать нашу жизнь.

Перед Пасхой ходила в церковь, святила куличи и яйца. Хотелось пасху сделать, но очень дорогой творог. Мы его давно уже не покупаем. Литр молока – 120 рублей».

«Здравствуйте, дорогие наши Валюша и Боря!

Остался у нас один еще праздник – День Победы, вот с этим праздником я вас и поздравляю.

Поеду в Рахманово, положить цветочки к обелиску. В этом скорбном списке и фамилия папы. Уже много лет мы со Славой там 9 Мая обязательно бывали. А сейчас вот одна поеду. Меня там ждут. Еще спешу отблагодарить вас за гостинцы. Славе сегодня в больницу отвезу. Лежит уже полмесяца в кардиологии. Смотрели его и кардиолог, и невропатолог. Сейчас позвонили, у него опять с сердцем плохо.

Да и на могилку к матери надо сходить. Она староверка была. У них и хоронят не так, как у нас, и кладбище другое. Наконец открыли в деревне церковь. Сколько лет была под запретом. Склад сделали и строго охраняли…»

Следующее письмо пришло поздней осенью.

«Сейчас вечер. За окном – после ранних морозов, которые наделали много бед, капель. На душе тоскливо. Дома как-то пусто. Слава снова в больнице и, наверное, надолго. Лежит в тяжелом отделении, а лекарств у них своих нет.

Пенсию пока не пересчитали. На 1500 далеко не уедешь. За что отдали 90 лет – наш со Славой общий стаж? Чтобы под конец жизни быть нищими? Уходили на пенсию и не думали, что нас так обманут, что наших сбережений даже на похороны недостаточно. Мама Рая дом когда-то продала за пять тысяч, а похоронили ее за двенадцать. Цены так быстро растут, мы не успеваем за ними следить».

«Ходила за Славой в больницу. Пролежал 50 дней. Дали выписку на инвалидность второй группы. Теперь он дома. Никуда не выходит. Единственное, что он может, читает мне много вслух, а я слушаю и делаю все по дому.

У меня все-таки осталась еще одна радость, один рай земной – баня. Всю жизнь хожу. У нас уже образовался свой круг. Ходим в определенный день и часы. Идем часа на четыре. В этот день уже все дела откладываются. Хотя и баня подорожала. Вместо 30 копеек стала 3 рубля.

Беру с собой термос с заваренной травкой. Обсуждаем иногда наши проблемы там. Так, обо всем понемногу. А уж дома наслаждаюсь свежезаваренным чаем. Разве это не радость?»

«Здравствуйте, дорогие… Спасибо вам большое за помощь, которую вы мне оказали. Помимо похорон и поминок были и 9 дней, и 40… За неделю до смерти у Славы поднялась температура до 38,5. Я вызвала врача. Послушала, смерила давление, выписала рецепты, говорит, если не пройдет температура, кровь возьмем на дому. Я сбегала за лекарствами. Позвонила подруга. Славе, говорит, передай привет. Я положила трубку, села в кресло, передаю ему наш разговор, а он захрипел. Я скорую помощь вызывать. С третьего раза приехали. А он умер… Перед этим все старался что-то сказать. Кто бы мог подумать. Лежал человек на своей постели, а ночь проведет уже в морге. До пяти утра я проходила и проплакала. А еще голова болела от забот материальных.

Когда его немного парализовало первый раз, он мне говорит: «Ты помнишь, как наша баба молилась, чтобы Бог послал ей легкую смерть? Я тоже буду молиться». Он знал две молитвы и еще придумал свою и каждый божий день молился.

Теперь я думаю, его Бог пожалел, а он – меня. Нечем жить. Все делаю по инерции. Правда, все меня зовут. Всем я нужна. Звонили из Сердобска…

Вчера вернулась от ваших стариков. Была Варвара Васильевна (соседка по останкинскому бараку, мать моего рано умершего школьного друга. – Б. П.). Потом звонила тетя Нина (мама), говорит, Варвара поссорилась с Митяшей (отец), и она быстро уехала».

…Еще один феномен нашего времени: отец, некогда возмущавшийся ленинохульством моего сына, под конец жизни возненавидел Ильича; Варвара Васильевна, из зажиточной казацкой семьи, потерявшей в коллективизации все, горой – за него и за Сталина. Споры об этих персонах закончились только со смертью отца.

Меж тем наступил 1995 год, и письма снова пошли в Стокгольм.

«Поздравляю вас от имени старших Панкиных и меня в том числе с наступающим праздником – Днем Победы… Вспомните нас, ветеранов, в этот день, оставшихся пока в живых и кого уже нет…

9 Мая пойду медаль получать.

Теперь немного о себе. Я давно вам не писала, часто по ночам бессонным сочиняла письма. Приходит день – и думаю, да что о нас, о нашей паскудной жизни писать. Может, вам там и без того несладко. Справила поминки по Славе. Прошел год, как нет со мной Славы, а мне кажется, что совсем недавно он был дома, говорили с ним. Как он мне сказал: «Я залежался. Надо вставать, с удочками заниматься, скоро поедем с тобой на рыбалку».

Прошлое лето прожила в Сердобске, у Нининой Лены в няньках. На Пасху она мне звонила, спрашивала, когда приеду. Наступила пора коз пасти, а с Машей некому сидеть. В садик еще не оформили. Май проживу – поеду к ним. У них теперь самая горячая пора. Огороды, посадка. Ой, как это все тяжело. Одна отрада – походы в лес. Навещала наш бывший дом, нашу поляну и речку, если еще можно называть ее речкой. От Сердобы остался большой ручей. Озера все пересохли. Осталось Дьяконово озеро – его питают родники. И еще пока не пересохло Городково озеро. Кажется, совсем недавно мы на лодке заплывали в него из речки и ловили карасей.

В нашем доме никто не живет. Дом не продан, но хозяйка купила в Салтыковке другой, обзавелась там хозяйством и сюда заглядывает. Кругом один бурьян. Зато тети-Ленину усадьбу содержат три хозяина. Тянут жилы изо всех сил, так как вода повсюду пересохла, вырыли колодец и черпают ведром на длинном шесте. Руки – до кровавых мозолей. Для питья воду берут из кипучего родника. Теперь к этому роднику из города ходят за водой.