— Будем надеяться, что эта гнусная история не выбила его из колеи. Будем надеяться, она пройдёт для него бесследно.

— Люди поймут, что Майлз не имеет к этому никакого отношения, — прохладно сказала Ширли.

— Ой, поймут ли? — усомнилась Морин, и Ширли тут же вспыхнула ненавистью.

Как она смеет, сидя в гостиной у Ширли, противоречить ей? Хуже того, Говард кивал Морин в знак согласия.

— Вот об этом я и беспокоюсь, — сказал он, — а Майлз нам сейчас нужен позарез, чтобы вернуть совету былую сплочённость. После выступления Бен-Задиры поднялась такая буря, что мы даже не поставили на голосование второй вопрос — «Беллчепел». Майлз нам просто необходим.

Говард ещё не договорил, а Ширли уже вышла из комнаты в кухню, не в силах видеть, как он потакает Морин. Закипая от бешенства, она взялась заваривать чай, а сама прикидывала, не вынести ли только две чашки, чтобы Морин неповадно было.

Наперекор всему и всем Ширли до сих пор восхищалась Призраком. Его обвинения вскрыли правду о людях, которых она не любила и презирала за их разрушительные действия и упрямство. Она не сомневалась, что электорат Пэгфорда с ней согласится и отдаст свои голоса за Майлза, а не за отвратительного Колина Уолла.

— В котором часу пойдём на выборы? — Позвякивая чайным подносом, Ширли вернулась в комнату и подчёркнуто обратилась с вопросом не к Морин, а к Говарду (ведь не чей-нибудь, а их родной сын должен получить галочку в бюллетене напротив своей фамилии).

Но к её вящему раздражению, Говард предложил им пойти втроём, после закрытия магазина.

Майлз Моллисон не меньше отца опасался, что беспрецедентно нездоровая атмосфера вокруг предстоящих выборов подорвёт его шансы. С утра пораньше он наведался в газетный павильон за площадью и услышал обрывок разговора между владелицей, которая сидела за кассой, и старичком-покупателем.

— …Моллисон всегда мнил себя королём Пэгфорда, — говорил старичок, не замечая, как каменеет лицо хозяйки. — А Барри Фейрбразер мне очень нравился. Такая трагедия. Настоящая трагедия. Кстати, Моллисон-младший оформлял наши завещания и выказал, как я считаю, крайнее самодовольство.

Тут у Майлза сдали нервы, и он, залившись краской, словно школьник, незаметно выскользнул из павильона. Что, если этот говорливый старикашка и был автором анонимного письма? Благодушная уверенность Майлза в собственном обаянии пошатнулась, и он раз за разом пытался представить, каково это будет, если завтра его прокатят на выборах.

Вечером, раздеваясь перед сном, Майлз наблюдал за безмолвной женой через отражение в зеркале трюмо. В последнее время любое упоминание мужа о выборах Саманта встречала в штыки. Этим вечером, как никогда, ему хотелось ободрения и поддержки. А ещё больше — женской ласки. Давненько у них не было близости. Он припомнил, что в последний раз спал с женой в ночь перед скоропостижной смертью Барри Фейрбразера. Сэм была тогда немного подшофе. С недавних пор она без этого не ложилась с ним в постель.

— Что нового на работе? — спросил он, видя в зеркале, как она расстёгивает лифчик.

Саманта ответила не сразу. Она почесала глубокие красные борозды, оставленные тесным бюстгальтером, и произнесла, не глядя на Майлза:

— На самом деле я как раз собиралась с тобой поговорить.

Ей до смерти не хотелось признаваться. Она тянула уже с месяц.

— Рой советует закрыть магазин. Дела идут неважно.

До какой степени неважно — Майлзу лучше было не знать. Она и сама потеряла дар речи, когда бухгалтер открытым текстом описал положение дел. Саманта, как ни странно, была к этому и готова, и не готова. Умом понимала, а сердцем не принимала.

— Подумать только, — сказал Майлз. — Но интернет-бизнес вы не бросите?

— Нет, — ответила она. — Интернет-бизнес мы не бросим.

— Это правильно, — подбодрил её Майлз и почтил минутой молчания гибель бутика. А затем спросил: — Ты сегодняшнюю газету, видимо, не читала?

Саманта потянулась за ночной сорочкой, лежащей на подушке, и он с удовольствием взглянул на её грудь. Секс определённо поможет ему расслабиться.

— Какая жалость, Сэм. — Пока Саманта облачалась в неглиже, Майлз пополз на её сторону кровати. — Это я про бутик. Отличное было местечко. Ты ведь долго там заправляла — лет десять?

— Четырнадцать, — ответила Саманта.

Она видела его насквозь. Не сказать ли мужу, чтобы отымел себя сам; не уйти ли спать в гостевую комнату, размышляла она, но проблема заключалась в том, что ей совершенно не нужен был конфликт, потому как больше всего на свете она жаждала поехать с Либби в Лондон, где они, надев одинаковые футболки, проведут целый вечер подле Джейка и его бой-бэнда. Нынче эта поездка оставалась для Саманты средоточием счастья. Кроме всего прочего, секс мог смягчить растущее неудовольствие Майлза по поводу её отсутствия на предстоящем юбилее Говарда. Сев на мужа верхом, Саманта закрыла глаза и вообразила, что это Джейк, что они одни на пустынном белом пляже, что ей девятнадцать, а ему — двадцать один. Она взмыла к вершинам блаженства, представив, как Майлз вдалеке крутит педали катамарана и бесится, подглядывая за ними в бинокль.

В день выборов Парминдер вышла из Олд-Викериджа и пошла по Чёрч-роу к дому Уоллов. Постучав в дверь, она довольно долго ждала, пока наконец ей не открыл Колин.

Вокруг его покрасневших глаз пролегли тени; кожа под скулами казалась тонкой, как пергамент, а одежда вдруг стала велика. Он так и не приступил к работе. Весть о том, что Парминдер прилюдно разгласила всю историю болезни Говарда, отбросила назад и без того неуверенное выздоровление Колина; тот Колин, который ещё несколько дней назад с бодрым видом сидел на кожаном пуфе и рассчитывал на победу, канул в прошлое.

— Всё в порядке? — настороженно спросил он, запирая за ней дверь.

— Да, всё отлично, — сказала она. — Я подумала, ты захочешь проводить меня до зала собраний, чтобы я проголосовала.

— Я… нет, — вяло проговорил он. — Прости.

— Мне понятны твои чувства, Колин, — негромко, но твёрдо проговорила Парминдер. — Однако, устранившись от выборов, ты подаришь победу им. Я не допущу, чтобы они победили. Я пойду на избирательный участок и проголосую за тебя, но при этом хочу, чтобы ты меня сопровождал.

Парминдер отстранили от работы. Моллисоны подали жалобы во всевозможные инстанции, и доктор Крофорд посоветовал Парминдер взять отгулы. К её огромному удивлению, она вдруг почувствовала себя свободной.

Но Колин только покачал головой. Ей даже показалось, что у него навернулись слёзы.

— Не смогу, Минда.

— Сможешь! — воскликнула она. — Сможешь, Колин! Ты обязан дать им отпор! Думай о Барри!

— Я не смогу… прости… я…

Шмыгнув носом, он разрыдался. Колин и раньше плакал у неё на приёме, отчаянно рыдал под бременем страха, который носил с собой каждый день своей жизни.