И, вскинув на плечо заступ, Торнебю отправился на Арденнскую дорогу.

— Какой же ты счастливый! — промолвил я ему вслед. — Слова богов никогда не бывают ясными, но ты получил вполне внятный знак. И я завидую тебе: ты можешь посвятить себя дереву — тому, что можно увидеть, пощупать и понюхать!

В деревню Казариль, расположенную на склоне горы над Люшоном, ведет узенькая тропинка, которую зимой заваливает снегом. Чуть подальше, в долине, раскинувшейся в глубине горного массива, находится замок Брамвак. Прибыв в деревню Казариль, я принялся спрашивать местных жителей про Мари Сели.

— Женщина по имени Мари Сели? Та самая, что тридцать лет назад ушла из деревни в город? Да, она вернулась, и с собой у нее была корзинка. Она сказала, что недостойна войти в церковь, а потому опустилась на колени на паперти и стала там молиться. А на следующий день ее нашли там мертвой. Корзинка ее была пуста. Кто-то утверждал, что видел вокруг ее головы сияние.

Все. Больше никто не мог ничего сообщить. Чтобы понять, покоится ли Грааль на дне подземного озера под собором Сен-Сернен, или же, повинуясь неведомому голосу, мне предстоит и дальше искать его в Тулузском краю, я мог уповать только на собственное чутье. Но после случившегося я усомнился даже в природе голоса. Больше ни в чем не был уверен. Сомневался во всем.

И тут я вспомнил: неподалеку от руин замка Брамвак начинается очень густой лес, куда с трудом пробираются только самые отважные дровосеки. И подумал, что, быть может, под сомкнутыми лесными сводами, где нет места свету, зрение мое станет более острым? И отправился на дорогу Сент-Авантен.

— Здравствуйте, Мишель де Брамвак. Куда это вы направляетесь, сжимая в руках палку, похожую на посох епископа? Мне казалось, стада ваши давно вымерли, а замок ваш лежит в руинах.

— Здравствуйте, сеньор де Казариль. Я иду далеко, дальше, чем расположены руины моего замка, иду в дикий лес Крабьюль искать потерянное мною стадо снов.

— Ох уж эти сны! Вы нисколько не изменились, Мишель де Брамвак. Возможно, мы встретимся с вами в лесу Крабьюль, потому что я намерен отправиться поохотиться на медведя.

— Никто не изменился, сеньор де Казариль. Один ловит сны, другой медведей.

Проживавший в одиночестве в маленькой каменной башне в окружении неграмотных крестьян, сеньор де Казариль отчасти утратил разум. Ходили слухи, что когда-то давным-давно медведь задрал его невесту. С тех пор он стал ходить в горы охотиться на этого зверя и всегда старался поймать его живьем. Поймав медведя, он распинал его, привязав за лапы к четырем ветвям, а если удавалось поймать и медвежат, он распинал и медвежат. Когда медведь был распят, он подходил к нему, тыкал в морду смоченной желчью губкой, а затем убивал животное ударом копья. Это была пародия на распятие, святотатственная и бессмысленная. Однако сеньор слыл добрым христианином и каждое воскресенье причащался. К тому же действо происходило очень высоко в горах, среди пустынных скал, и уличить его в кощунстве было практически невозможно.

— Здравствуйте, Мишель де Брамвак. Куда это вы идете с вашей кривой палкой? В замке вашем давно гуляют волки, а в колодце выросла высоченная ель, длинная, словно зеленый волосатый червяк; вот уже тридцать лет, как макушка ее торчит из вашего колодца.

— Здравствуйте, мадам де Мустажон. Я не собираюсь пить воду из того колодца. Я иду дальше, в дикий лес Крабьюль, познать науку одиночества и послушать разговоры богов, ибо они охотнее разговаривают в недоступных чащах, когда ночи светлые и блестит луна.

— Мишель де Брамвак, есть только один Бог, и он не разговаривает с еретиками. Идемте со мной в замок Мустажон. Я охотно окажу вам гостеприимство. А вечером, прежде чем лечь спать, обучу вас катехизису.

Мадам де Мустажон улыбалась приветливой улыбкой, превращавшейся при ближайшем рассмотрении в гримасу по причине отсутствия нескольких зубов. Жилище мадам де Мустажон стояло высоко на скалах, однако она каждый день спускалась оттуда в церковь Сен-Авантен, чтобы помолиться, поболтать с кумушками и назначить свидание очередному молодому человеку. Своему лакею, неотесанной деревенщине из местных крестьян, она велела подвести ко мне мула, ибо тропа на Мустажон была необычайно крута и пешком ее не одолеть.

Но я покачал головой и отказался.

— А скоро ко мне прибудет прекрасная Люцида и все семейство Домазан из Тулузы, и даже Домисьен де Барусс, ставший настоящим святым! — уговаривала меня мадам де Мустажон.

— Большое спасибо за приглашение, мадам де Мустажон! Но я лучше пойду в лес Крабьюль и там поразмышляю в одиночестве.

Я продолжил свой путь, но дама неожиданно устремилась за мной.

— Мишель де Брамвак, я знаю, почему вы выбрали этот лес. В нем часто происходят странные встречи. Быть может, мы с вами тоже там встретимся. Признаюсь, я иногда хожу туда втайне ото всех, и все из-за своих волос.

Она приподняла частую сетку, прикрывавшую ее густые волосы, и я увидел, что они совершенно седые.

— У меня местами пробивается седина. А когда окунаешь волосы в воды источника, что находится в лесу Крабьюль, то благодаря свойствам той воды волосы становятся черными как вороново крыло. Я провожу вас к источнику, ибо мне кажется, что у вас в этом есть нужда.

— До свидания, мадам де Мустажон. Мне больше нравятся белые волосы, чем черные. Так же как и души.

На подходе к лесу Крабьюль я встретил дровосека.

— В этом лесу очень опасно, сеньор де Брамвак, в нем очень много тайн. Но если пойдете по дороге, где раньше возили лес, то выйдете к высокой скале, где с незапамятных времен стоит хижина дровосека. Однако с тех пор, как в ней по неведомой причине скончался Большой Ансельм, никто в ней больше не живет.

И мы договорились, что встреченный мною дровосек из деревни Оо каждое воскресенье станет приносить мне еду и оставлять ее возле порога.

Когда человек идет по лесу, он уверен, что лес молчалив и необитаем. Когда он живет в лесу, то вскоре обнаруживает, что лес полон шорохов и звуков и в нем живут разнообразнейшие существа всевозможных форм и размеров.

Во мне вновь, как в детстве, пробудилась способность понимать язык птиц. Я внимал призывам тетеревов в лесных зарослях, где земля усеяна крошечными дикими гвоздичками, прислушивался к грозному хрюканью кабанов, к приглушенному тявканью лисиц, догадывался, что легкое поскрипывание когтей ящерицы по камню предвещает очередную убыль в мушином племени.

Я научился отличать шум листьев одного вида деревьев от другого. Язык тополя звучал грубее языка ясеня. Язык берез был нежен, словно щебет юных дев. Елки нараспев читали проповеди. Они взяли на себя роль пастырей горной растительности. Акации разговаривали языком воинов. Но все голоса перекрывал шелест дубовых листьев. Дубы были патриархами этой земли, подлинными повелителями здешней каменистой почвы, и ветер, раскачивавший их ветви, изо всех сил уговаривал их поделиться своей неизбывной мудростью.