Наутро, имея восемь часов до отхода автобуса, мы совершили крутую вылазку перепаковав весь наш багаж и заперев его в камере хранения на автостанции за 25 центов – Я даже заставил ее пройти одну милю до моста в Мексику пешком разминки ради – На мосту мы заплатили по три цента с носа и перешли на другую сторону.

Сразу же оказались в Мексике, то есть среди индейцев в индейской земле – среди вони, грязи, кур, включая сюда ту пыль Чиуауа, лаймовой кожуры, лошадей, соломы, индейской усталости – Крепкий дух кантин,[199]пива, затхлости – Вонь рынка – И прекрасные старые испанские церкви высились на солнце со всеми своими скорбными величественными Мариями Гвадалупами и Крестами и трещинами в стенах —

– О Ти Жан! Я хочу зайти вон в ту церковь и зажечь Папе свечку!

– О’кей.

И входя мы видим старика на коленях в проходе с руками распростертыми в покаянии, penitente,[200]он стоит так на коленях часами, старое серапе накинуто на плечо, старые башмаки, шляпа на церковном полу, потрепанная старая седая борода.

– О Ти Жан, что он сделал такого за что он так удручен? Не могу поверить что этот старик когда-то совершил что-то по-настоящему дурное!

– Он penitente, – говорю я ей по-французски. – Он грешник и не хочет чтобы Бог забывал его.

– Pauvre bonhomme! – И я вижу как некая женщина оборачивается и смотрит на Ма решив что та сказала «Pobrecito»[201]а именно это она и так сказала. Но самое жалостное зрелище вдруг в старой церкви Хуареса – женщина в платке вся в черном, босиком, с младенцем на руках медленно ползет на коленях по проходу к алтарю. – А там что стряслось? – вскрикивает моя мама в изумлении. – Эта бедная мамаша ничего плохого не совершала! У нее что муж в тюрьме? Она несет этого малютку! – Я рад теперь что взял Ма в такое путешествие чтоб она увидела настоящую церковь Америки если ничего больше. – И она грешница? Эта малышка тоже кается? Она всего его запеленала как шар своим платком!

– Я не знаю почему.

– Где же священник почему не благословит ее? Здесь никого нет лишь эта несчастная маленькая мамаша и этот бедный старик! Это церковь Марии?

– Это церковь Марии Гвадалупы. В Гвадалупе в Мексике крестьянин нашел платок с Ее Ликом отпечатавшимся на нем как на плащанице которой женщины накрывали Иисуса на кресте.

– Это случилось в Мексике?

– Sí.

– И они молятся Марии? Но эта бедная женщина лишь на полпути к алтарю – Она ползет медленно медленно медленно на коленях вся тихая. О но это ведь хорошие люди эти индейцы ты говоришь?

– Oui – Индейцы тут как американские индейцы но здесь испанцы их не уничтожали, – (по-французски). – Içi les espanols sont mariés avec les Indiens.[202]

– Pauvre monde![203]Они веруют в Бога совсем как мы! Я этого не знала, Ти Жан! Я никогда ничего подобного не видела! – Мы подкрались к алтарю и зажгли свечки и положили монетки в церковную копилку заплатив за воск. Ма помолилась Богу и перекрестилась. Пустыня Чиуауа задувала в церковь пыль. Маленькая мамаша все еще ползла на коленях с младенцем спокойно спавшим у нее на руках. На глаза Мемер навернулись слезы. Теперь она поняла и Мексику и зачем я приезжал сюда так часто хоть и болел дизентерией или худел или бледнел. – C’est du monde qu’il on du coeur,[204]– прошептала она, – вот люди у которых есть сердце!

– Oui.

Она опустила доллар в церковную машинку надеясь что он как-то принесет что-нибудь хорошее. Она никогда не забывала этого дня: по сути даже сегодня, пять лет спустя, до сих пор прибавляет молитву за маленькую мамашу с ребенком ползущую к алтарю на коленях:

– У нее в жизни было что-то не так. С мужем, или может быть ребенок заболел – Мы никогда не узнаем – Но я всегда буду молиться за эту маленькую женщину. Ти Жан когда ты привел меня туда ты показал мне – я никогда не верила что когда-нибудь увижу такое —

Годы спустя, когда я встретился с преподобной Матерью в Вифлеемском Бенедиктинском Монастыре и разговаривал с нею сквозь деревянную решетку обители и рассказал ей об этом, она заплакала…

А тем временем старик Penitente по-прежнему стоял на коленях раскинув руки, все ваши Сапаты и Кастры приходят и уходят а Старое Покаянье все так же остается и всегда будет, как Старик Койотль в Горах Наваха и Предгорьях Мескалеро на севере:

К тому же было очень смешно оказаться в Мексике с мамой потому что когда мы вышли из церкви Святой Марии сели в парке отдохнуть и порадоваться солнышку, а рядом сел старый индеец в платке, с женой, не говоря ни слова, глядя прямо перед собой в свой большой приезд в Хуарес с холмов пустыни или из-за них – Приехал на автобусе или на ослике – И Ма предложила им сигаретку. Сначала старый индеец боялся но в конце концов взял, а она предложила ему еще одну для жены, по-французски, на квебекском ирокезском французском:

– Vas il, ai paw ’onte, un pour ta femme[205], – поэтому тот взял, озадаченный – Старуха ни разу даже не взглянула на Мемер – Они знали что мы американские туристы но таких туристов никогда не бывало – Старик медленно зажег свою сигарету и уставился прямо перед собой – Ма спросила меня:

– Они боятся разговаривать?

– Они не знают как себя вести. Они никогда ни с кем не встречаются. Они приехали из пустыни. Они даже по-испански не говорят только по-индейски. Скажи «тараумара».

– Как вообще такое можно выговорить?

– Скажи «Чиуауа».

Ма говорит «Чихвахва» и старик ухмыляется ей а старуха улыбается.

– До свиданья, – говорит Мемер когда мы уходим. Мы бродим по славному маленькому парку полному детей и людей и мороженого и шариков и подходим к странному человеку с птицами в клетке, который ловит наш взгляд и вопит привлекая внимание (я повел маму задними улочками Хуареса). – Чего он хочет?

– Судьбу! Его птицы предскажут тебе судьбу! Дадим ему один песо и его маленькие птички схватят полоску бумаги и там будет написана твоя судьба!