«Значит, мост строили с двух сторон. Что это значит? Кто-то ждал падения самолёта? Чушь какая-то! Если да, то как они могли предугадать, где именно он пойдёт на посадку? Нет, не вяжется. Судя по рапорту, наши истребители сбили нарушителя почти случайно. Никто даже предположить не мог, что это произойдёт именно здесь. Стало быть, люди, валившие лес на берегу и построившие гать – просто случайные свидетели? Не верится что-то. При здешней плотности населения должно быть просто невероятным везением, что кто-то заметил – и не только заметил, а ещё и нашёл! – падающий самолёт. И уж совсем фантастическая удача внутри этой самой по себе невероятной вероятности, что эти люди оказались достаточно хорошо экипированными, чтобы расчистить площадку, срубить деревья, построить переправу. Организовано вывезти людей отсюда, в конце концов. Сосны-то повалены не топором, везде аккуратные следы от бензопил. Кто ж здесь живёт? Или, точнее – кто здесь может жить? Кто-то, о ком официальные власти не имеют понятия, но кому по силам оперативно спасти людей из болота, обеспечить их качественной медицинской помощью. Врачи заявили однозначно – оперировали пострадавших и обрабатывали их раны профессионалы. Очень высокой квалификации. Майор медслужбы даже обмолвился, что дорого бы дал, лишь бы заполучить в свою команду полевого хирурга такого уровня. Или хирургов. Первичные допросы раненых дали очень мало, но выяснилось, что лечивших их врачей было несколько. Кроме этого, по показаниям здоровых пассажиров – родителей с детьми, а также женщины, представившейся медсестрой Хелен Шэннон – удалось установить, что после спасения из болота от травм умер только один человек. Такой результат работы неизвестных врачей впечатляет ещё больше».

Здесь подполковник прервался в своих размышлениях и с ненавистью вспомнил, как легко Кузнецов застрелил на пороге больницы спасённую кем-то женщину.

«Психованый ублюдок».

Кто-то неведомый спас людей, кто-то хорошо известный убил одну из них. На кого на самом деле ему нужно охотиться? Опять эти чёртовы дилеммы.

«А гэбэшник-то был прав. Ни черта мы не знаем о людях, живущих в этой стране».

Занимаясь таким совершенно ненужным ему сейчас рефлексированием, он продолжал обшаривать биноклем поверхность болота. В нескольких метрах от приподнятой оконечности крыла, на траве возле низкорослого чахлого кустарника виднелся какой-то предмет. Александр подкрутил бинокль, увеличил изображение. Немного продавив травянистую поверхность, там лежал средних размеров чемодан. Тёмно-синий, залепленный яркими наклейками.

«Наверное, отметки на память от поездок. Интересно, насколько важную информацию можно выудить, если до него добраться? Насколько важно вообще проникнуть внутрь этого самолёта?».

Ответ, в принципе, был ему абсолютно очевиден: важно. Крайне важно.

Наушник ожил.

– Товарищ подполковник! Нашли выход на дорогу. Рядом с ней множественные колеи, как будто здесь разворачивалось несколько машин.

– Направление движения проследить можно?

– Никак нет. Дорога песчаная, все следы уничтожены дождём. А колеи, похоже, преднамеренно раскатаны в разных направлениях.

Хитрые черти.

– Ясно. Ещё что-нибудь есть? Мусор, брошенные вещи?

– Ничего. Всё чисто, как будто специально убрались.

Михайлов уже сам это заметил. Несмотря на все признаки большого скопления людей, не осталось ни одного материального свидетельства их присутствия. Ни клочка бумаги, ни обрывка бинта или одежды. Ни единого окурка или лужицы от пролитого бензина или масла. Ничего. Только органические остатки вроде опилок и сломанных веток, с которыми природа со временем разобралась бы сама, надёжно похоронив все следы.

Короче говоря, из материальных улик им оставили только сам самолёт, аварийные трапы, да непонятно каким образом оказавшийся здесь чемодан.

Ну что ж, что есть, то есть. С этого и начнём. Он тронул переключатель рации.

– Сержант, свяжитесь с нашим транспортом. Мне наплевать, как они это сделают, но пусть отыщут дорогу к этому вашему проходу. Капитан, – он повернулся к своему заместителю. – Разворачивайте здесь лагерь. И организуйте мне канал связи с базой охраны «Транснефти». Запросим у них техническую поддержку, чтобы добраться до этого самолёта. Да, только сначала сфотографируйте здесь всё.

– Всё?

– Абсолютно. Любые следы, запилы, отметины на деревьях. Очень внимательно осмотрите траву – вдруг найдётся кровь. Давайте, вечер уже скоро, а у нас полно работы.

* * *

Согласно расхожей фольклорной традиции, торговец должен быть упитан, розовощёк, весел и громогласен. Особенно, если это универсальный купец в диком захолустье северных лесов.

«А вот кому нужны бублики (мороженая рыба, тушёнка, мука, водка, патроны, портативные электрогенераторы, запчасти, антибиотики и прочее, прочее, прочее)?». Как-то так, с белозубой улыбкой, шутками и прибаутками.

Владимир Попов или Вова Поп, как чаще его называли местные, соответствовал этому представлению весьма условно. Во-первых, он совсем не был ни упитан, ни румян. Высокий, худой, физиономия красная не от румянца, а от избыточной тяги к спиртному и в придачу к этому исполосована многочисленными морщинами. Во-вторых, белые зубы – это удел столичных жителей или сказочных персонажей. Вова же полного комплекта зубов не имел, кажется, никогда в жизни. Его собственные, жёлтые и неухоженные, постепенно покидали Вовин рот в силу разнообразных естественных – или не очень – причин. На их искусственную замену ему всегда или не хватало или просто было жаль денег, а когда всё же прижимало и приходилось ставить имплант, то рядом с ним уже, как правило, красовалась свежая дыра на месте очередного оставившего свой пост зуба. Таким образом, баланс всегда оставался не в Вовину пользу.

Возможно, что именно это служило причиной его худобы, а может, виной тому была неуёмная жажда деятельности и страсть к наживе, сжигавшая Попа изнутри уже на протяжении нескольких десятков лет. Он был торговцем – нет, даже торгашом – всю свою сознательную жизнь. Ещё будучи несовершеннолетним, увлечённо фарцевал венгерскими джинсами, румынскими кроссовками, дисками с хард-роком и евро-попом, кассетными плеерами, кассетами и батарейками к кассетным плеерам, календарями с плохими фотографиями полуголых девиц, поддельными спортивными костюмами, где в названии известных мировых брендов могли быть пропущены буквы – короче говоря, всем, что оказывалось в дефиците и на что был спрос. Уже тогда он познал оборотную сторону богатства – сначала через руки комсомольцев-дружинников, потом через кулаки гопников-рэкетиров, а затем благодаря ненасытным аппетитам любого должностного лица – от участкового до главы районной администрации. Именно тогда он начал вести счёт утраченным зубам и иллюзиям.

В конце 80-х годов Вова естественным образом участвовал в заре кооперативного движения, испытал кратковременный материальный взлёт, головокружение от открывающихся возможностей и горечь разочарования от того, как быстро можно просрать всё имеющееся благополучие, если заняться неправильным делом с сомнительными партнёрами. Пока он выкарабкивался из ямы и прятался от кредиторов, по окрестностям прошла волна приватизации, и некоторые его знакомые совершенно неприлично разбогатели. Спустя ещё какое-то время обнаружилось, что Владимиром Поповым никто особо не интересуется, поскольку одна часть его кредиторов скоропостижно сыграла в ящик, другая вообще канула неведомо куда, а оставшиеся заматерели и разжирели настолько, что крохи, которые можно было вытрясти из куцых Вовиных перьев, им стали не интересны. Совсем. Как и сам Вова. Грабить и растаскивать остатки государства оказалось намного веселее и выгоднее.