Прежде чем подняться вслед за милиционерами, Вадим Викторович обратил внимание на одну странную особенность — все окна в доме были наглухо завешаны какими-то тряпками и проложены ватой по всему периметру, хотя и были пластиковыми. Словно тот, кто тут жил, очень не хотел, чтобы внутрь попадал солнечный свет. «Или чтобы наружу не просачивался запах», — возникла у следователя мысль, когда он вспомнил принюхивающегося Речкалова. Кроме того, в каждой комнате стояло по вентилятору.

По мере того как они поднимались по скрипящим ступенькам, сильнее становился запах — дикая, сшибающая с ног смесь дезодоранта с чем-то гниющим. Словно в отсутствие хозяина внутрь каким-то образом пробралось смертельно раненное животное, залезло под шкаф и тихо умерло.

Ситуация с окнами на втором этаже — та же. Две комнаты оказались пусты, и они направились к третьей, самой дальней. Она, единственная из всех, была плотно обложена полотенцами, простынями и даже куртками.

— Не удивлюсь, если он держит здесь часть своих трофеев, — вполголоса проговорил Вадим Викторович.

— Отрубленные головы, например, — съязвил Речкалов, и оба нервно засмеялись, чтобы как-то поддержать друг друга.

Следователя злило, что он испытывает какой-то неосознанный страх, находясь в этом мрачном доме, и подозревал, что Речкалов разделяет его чувства. О молодом оперативнике и говорить не приходилось — бледный, он маячил где-то сзади, подпрыгивая и дергаясь от малейшего шороха.

Дверь была заперта на замок, но Речкалов не стал доставать свои отмычки. Перехватив взгляд Вадима Викторовича, он с силой обрушился на дверь могучим плечом, и она вылетела в комнату, Речкалов — вслед за ней, чудом удержавшись на ногах.

В самый последний момент Вадим Викторович вдруг отчетливо решил, что больше всего на свете он сейчас хотел бы развернуться и бегом вылететь туда, где стоит милицейская «Газель», такая надежная и по-домашнему родная…

Гюрза был разозлен. Действия этого назойливого четвертого никак не вписывались в его сценарий. Развороченный бок болел все сильнее, теперь вместо спичек в его желудке появилась зажигалка. Она ровно горела, обжаривая его бедные внутренности, прямо как настоящее барбекю. Гюрза ударил его в грудь, затем приподнялся и, схватив за волосы, ударил головой об корень пня. Мерцающие глаза остановились на грязном донышке пивной бутылки, чьи поблескивающие острые концы восходящее солнце превращало в тлеющие угольки.

Рост взвыл от дикой боли, когда его лоб наткнулся на расколотое дно бутылки. Когда он снова поднялся, стекло прилипло ко лбу, впившись острыми краями в кожу. Изловчившись, он ударил Призрака по рваной ране на боку. Пальцы, держащие его за волосы, разжались. Демон в человечьем обличье захрипел, пытаясь снова ухватить Роста за волосы, но тот погрузил пальцы прямо в его горячую рану. Ему казалось, что он видит струйки пара, выходящие вместе с кровью. Призрак снова огласил окрестность звериным рыком, лишний раз опровергая свое мистическое происхождение. Рост нащупал что-то скользкое и мягкое и что было силы ухватился за это.

Гюрза кричал. Агонизирующий от нечеловеческой боли желудок разрывали на части. Эти грязные, грубые руки с черными ногтями терзали его кишки. С огромным трудом ему удалось перевернуться на бок и левой ногой ударить противника в лицо. Тот дернулся, зеленая лепешка стекла, прилипшая ко лбу, отлетела, как грязный отслоившийся пластырь, и он отпустил его несчастный бок. Кое-как Гюрза смог встать на ноги. Теперь на смену зажигалке пришел факел…

Запах в комнате стоял такой, что Вадима Викторовича замутило, и он зажал пальцами нос. Молоденький опер робко топтался у двери, пистолет в его подрагивающей руке выглядел несколько комично, и следователь подумал, что отправь его одного на задержание Тягушева, неизвестно, кого бы из них выносили ногами вперед.

В комнате тихо работал телевизор. Ночные программы уже закончились, а утренние еще не начались, поэтому экран дорогого «Samsung» мерцал ровным серебристым изображением.

Речкалов включил свет. Около минуты никто ничего не говорил, слышалось только слабое потрескивание телевизора.

— Ага. Вот, значит, как! — гулко сказал Речкалов, но Вадим Викторович отметил, что бывалый опер чувствует себя не в своей тарелке.

Комната напоминала цветочный салон, лишь с той разницей, что большинство из букетов были засохшими. Будто продавец этого салона вышел покурить и внезапно забыл, что ему нужно продавать свой товар, оставив его усыхать в одиночестве. Цветы были везде — на столе, на подоконнике, на тумбочке, на комоде, на кровати и даже на полу в вазах. Розы, орхидеи, гладиолусы, хризантемы, герберы, тюльпаны… Роз было больше всего, никак не меньше трехсот штук, прикинул Вадим Викторович, оглядывая комнату. В каждом углу стояло по вентилятору.

В самом центре комнаты стояло кресло-качалка, в котором, как на экстравагантном троне, в небрежной позе развалился труп. Труп женщины или даже девушки. Не без отвращения он подошел вплотную к телу.

— Как ты думаешь, кто это? — приглушенно спросил Речкалов у следователя.

— Его невеста. — Слова вырвались сами по себе, и Вадиму Викторовичу оставалось только с удивлением констатировать этот факт. — Ставлю тринадцатую зарплату.

Речкалов с изумлением разглядывал свадебное платье на трупе. Оно было очень красивым и явно дорогим — приятного голубого цвета, как сочная лазурь. Правда, его портили клейкие потеки желтоватого цвета, проступающие на разлагающемся теле. На шее — изящное сапфировое колье, удивительно сочетающееся с платьем. На коленях лежала фата, украшенная затейливыми узорами из поблескивающих камешков, и Вадиму Викторовичу подумалось, что это не простые стекляшки. Такие, как Тягушев, не будут размениваться по мелочам. На ногтях мертвой девушки — свежий, но неумелый маникюр, и следователя передернуло, как только он представил Тягушева, красящего ногти трупу.

— А… что он сделал с ее лицом? — подал голос молодой милиционер. С лицом и правда было что-то неладно — его попросту… закрывала мятая, в изломах фотография. Фотография лица милой, улыбающейся девушки со светлыми, золотистыми волосами и красивыми серыми бархатистыми глазами. Аккуратно вырезанная по контуру, она была пришпилена к настоящему лицу металлическими скобами. В уголках каждого прокола скопилась студенистая густая жидкость. Кое-где на фотографии виднелись подсыхающие дорожки.

Речкалов ткнул пальцем на громадный степлер с хромированной рукояткой, валяющийся на подоконнике.

— Надеюсь, он делал это уже с мертвым телом.

Молодой опер сделал шаг к креслу, после чего неожиданно развернулся и выскочил за дверь.

— Ох и молодежь пошла! — сокрушенно покачал головой Речкалов, слушая звуки рвоты. — Абсолютно непригодна для службы в органах правопорядка…

Он быстро пришел в себя и занялся привычным делом — обыском.