– Ты был хорошим человеком, папа́, – сказала она. – Ты был прекрасным мужем, добрым отцом и храбрым солдатом. Я горжусь тобой.

Давиду Селвину повезло, что он так и не узнал, кем были его жена и дочь. Это, подумала Вероника, закрывая дверь в его спальню, было особой милостью.

Следующей ночью жители Свитбрайара собрались на южной террасе, чтобы посмотреть на Лондон в огне, но на этот раз не от разрывов бомб, а от фейерверков, салютов, вспышек красных и зеленых сигнальных ракет, сброшенных тремя «ланкастерами», парящими над городом. Король обратился к народу. Диктор по радио описывал, как королевская семья показалась на балконе Букингемского дворца и как ликующая толпа размахивала государственными британскими флагами и танцевала на улицах.

Вероника провела безрадостный день, занимаясь организацией похорон и приемом соболезнований. Она не вышла на террасу и смотрела фейерверк из окна спальни. Она представляла себе Елизавету, приветливо улыбающуюся своему народу. Олив и Роуз, вероятно, стояли в толпе, глядя на королеву и втайне разделяя ее триумф.

Вероника тоже хотела бы чувствовать себя победительницей, но не могла вызвать это ощущение. Ей придется довольствоваться облегчением.

Она задалась вопросом – правда, без особой надежды, – есть ли вероятность, что Валери пережил войну. Она сомневалась, что когда-нибудь узнает об этом.

* * *

В ночном небе еще расцветали фейерверки, когда Вероника, свернувшись на кровати рядом с Уной, провалилась в глубокий сон. Когда она проснулась, начинало светлеть, но на фоне меркнущих звезд еще тянулись ленты дыма. Она сонно смотрела на них и гадала, что ее разбудило.

Она перевернулась на спину и поняла, что Уны больше нет на кровати. Она села, потирая глаза, и огляделась. Уна стояла перед шкафом и скулила. Внутри его, пронизывая сумрак комнаты, мерцал свет, словно там горела лампа.

Вероника встала с постели и только тут поняла, что никакой лампы в шкафу нет. Это кристалл! Камень месяцами лежал забытый в корзине и сейчас пытался привлечь ее внимание.

Олив на прощание сказала: «Вам это никогда не удастся». И добавила: «Узнаете». Должно быть, именно это она имела в виду. У Олив не было камня, но она происходила из древнего рода, ведьмы которого знали и передавали свою историю от поколения к поколению. Она знала, о чем говорила.

Вероника опустилась на колени рядом с собакой и открыла дверцы шкафа.

Свет, который лился из-под крышки корзины, не был ни мягким, ни нежным. Он был холодным, белым и сердито пульсировал сквозь одежду, поблескивая в глазах Уны.

Поскуливание собаки превратилось в протяжное рычание, напоминающее отдаленный гул.

– Все в порядке, Уна, – сказала Вероника. – Я знаю, что надо делать.

Она поставила корзину на пол, и Уна вскочила, наблюдая, как хозяйка подняла крышку и начала разворачивать шелк.

– Похоже, Уна, Олив была права. Мне не стоило сомневаться. У колдовства своя сила.

* * *

Ритуал в этом случае не потребовался. В то же мгновение, как кристалл был освобожден от покрывала, в нем возникло изображение. Это было смешение сцен с мерцающими огнями и размытыми тенями, которые проплывали с такой головокружительной скоростью, что Вероника вынуждена была присесть, чтобы не упасть.

На нее, сменяясь, смотрели лица – темноглазые, со смуглой кожей, порой с черными волосами, иногда с седыми, а одно было даже обрамлено серебристыми локонами. Лица появлялись, уступали место другим, снова появлялись и исчезали… И Вероника была связана с ними.

Она ничего не понимала, когда видела эти лица раньше, но теперь благодаря наставлениям Олив знала, кем они были и почему явились ей. Это были ее прародительницы, предшественницы в колдовском деле. Она стала преемницей. Она научилась слушать. Ей нужно было только смотреть и ждать.

Она опустилась на колени рядом с корзиной, не замечая, что за окном светает и дом начинает просыпаться. Ее тело и душу пронзала энергия. Она с радостью приветствовала давнюю боль, которая говорила о возвращении утраченной силы.

От возбуждения она забыла об одном из важных уроков Олив и Яго. Она забыла об опасности, которая грозила ведьме любого возраста. Она забыла запереть дверь.

Спустя какое-то время вереница лиц замедлила движение и слилась в одно колеблющееся изображение. Вероника наклонилась, чтобы рассмотреть, что это, и увидела ряды кроватей с белыми простынями и людей на них. Спящие люди? Нет, не спящие, больные! Это больничные койки, вся комната заставлена ими. Все это очень напоминало госпиталь Свитбрайар в разгар войны, но это был не Свитбрайар. Стены и потолок были другого цвета, кровати стояли очень плотно, и между ними едва хватало место, чтобы пройти.

На них лежали мужчины – одни в бинтах, другие с гипсовыми повязками, некоторые с закрытыми глазами, как будто ждали смерти, которая освободила бы их. И один…

Вероника наклонилась еще ниже. У него были черные волосы. Его лицо было наполовину закрыто повязкой. Он повернул голову в ее сторону, как будто что-то почувствовал. Она видела только один глаз, изящный прямой нос, острый подбородок…

Валери!

Вероника крепче сжала кристалл. Валери был тяжело ранен, но жив. Она не могла разобрать деталей, однако видела, как он поднял руку, как отбросил прядь волос со лба. Он был жив!

В тот миг, когда она это осознала, в дверь спальни постучали, и через секунду она открылась.

Вероника стояла на коленях, положив руки на магический кристалл, который светился ярко, будто горел. Огонь, должно быть, отражался на ее лице, сиял в зеркале. Она вздрогнула, когда поняла, что наступило утро.

– Леди Вероника! – позвал Ханичерч. – Кук хочет знать…

Конечно! Сегодня же день похорон лорда Давида.

Дверь открылась шире. Вероника поднялась на ноги. Корзина была от нее на расстоянии вытянутой руки. Даже если бы она успела дотянуться до нее, свет камня был бы виден через плетение. Дюжина способов спрятать его мгновенно пронеслась в голове Вероники, но ни один из них не был достаточно надежным.

Уна внезапно принялась неистово лаять и бросилась к двери. Ханичерч испуганно вскрикнул и отступил назад.

– Уна… – беспомощно произнес он, а она принялась трепать его брюки, лая и рыча так, словно перед ней был сам дьявол. Дворецкий прислонился к стене, размахивая пустым подносом, который держал в руках. – Уна, что с тобой? В чем дело?

Вероника вышла в коридор, крепко заперла за собой дверь и разыграла целое представление, схватив Уну за шиворот и отругав ее.

Как только дверь была закрыта и камень оказался вне пределов видимости Ханичерча, Уна замолчала, уселась рядом с Вероникой и принялась вилять хвостом, как воспитанная собака.

– Прошу прощения, – сказала Вероника. – Ума не приложу, что с ней случилось.

Дворецкий нахмурился: