И заснятый на пленку штурм одинокой фермы. Патруль, внезапно попавший под обстрел, окопался и ответил огнем из бластеров. Некий металлический монстр на огромных, гремящих гусеницах ответил на их вызов, прогромыхал старательно в паре сотен ярдов от объектива, плюнул яростно и щедро из передней башни. Жидкость плеснула на крышу фермерского дома, вспыхнув ревущим пламенем. Какие-то силуэты заметались, ища спасения в зарослях по соседству. Звуковая дорожка издавала душераздирающий треск. Фигурки падали, катились, корчились в агонии и замирали.

Пленка кончилась и Корман сказал:

— Одобряю для публичного просмотра.

Встав с места, он обвел всех грозным взором, добавив:

— У меня одно замечание. Мой сын принял командование ротой пехотинцев. Он вершит свой патриотический труд, как и любой солдат. Почему он не запечатлен?

— Мы не осмелились снимать его без вашего разрешения, сэр, — сказал один извиняющимся тоном.

— Я не только разрешаю — я приказываю. Обязательно показать его в следующем выпуске кинохроники с поля боя. Без всякого приукрашивания. Пусть люди видят, что он там, в гуще сражения, разделяет трудности и опасности, окружающие простого солдата.

— Будет исполнено, сэр.

Они собрали аппаратуру и с тем отбыли. Корман беспокойно прогуливался по толстому ковру перед электрическим радиатором.

— Пусть знают, что Рид с ними, — еще раз повторил он.

— Да, Дэвид. — Она захватила с собой вязание, спицы позвякивали в ее руках, как далекие позывные из космоса.

— Ведь он мой сын.

— Да, Дэвид.

Прекратив это мерное расхаживание взад-вперед, он в раздражении прикусил нижнюю губу:

— Тебе больше нечего сказать, кроме этого?

Она подняла глаза:

— А ты хочешь, чтобы я сказала?

— Хочу ли я? — повторил он. Его кулаки невольно сжались, когда он возобновил свою прогулку по ковру, в то время как она вернулась к спицам.

Что она знает о желаниях?

Да и что о них знают вообще?

На исходе четвертого месяца оккупированные территории Лэни выросли до одной тысячи квадратных миль, в то время как люди и пушки продолжали непрерывно вливаться в войска захватчика. Продвижение оказалось более медленным, чем ожидалось. Незначительные промахи высшего командования, несколько непредвиденных трудностей, неизбежных при сражении на столь обширной территории, и к тому же сопротивление оказалось отчаянным, причем там, где это меньше всего ожидалось. Тем не менее прогресс был налицо. Хотя с небольшой задержкой, неизбежное всегда становится неизбежным.

Корман пришел домой, услышал, как дверца автомобиля захлопывается на шестой ступеньке. Все было, как прежде, не считая того, что на сей раз часть населения непременно захотела собраться у ворот его дома, чтобы приветствовать своего лидера. Горничная стояла наготове, принимая его вещи. Тяжелыми шагами он проследовал в комнаты.

— Рид получил повышение по службе, теперь он капитан.

Она не ответила.

Встав прямо перед ней, он спросил властным тоном:

— Тебя что, это не интересует?

— Конечно, Дэвид. — Отложив книжку, она сложила на груди руки с длинными тонкими пальцами и посмотрела куда-то в окно.

— Что с тобой происходит?

— Что происходит? — Светлые брови изогнулись, когда ее взор остановился на нем. — Со мной ничего не происходит. Почему ты спрашиваешь?

— Объясняю. — В его словах появилось железо. — Я давно догадываюсь. Тебе не нравится, что Рида нет здесь. Ты не одобряешь, что я отослал его так далеко от тебя. Ты думаешь о нем только как о своем сыне. Но не о моем. Ты…

Она спокойно посмотрела на него:

— Наверное, ты просто устал, Дэвид. И обеспокоен.

— Я не устал, — настаивал он, излишне повышая голос. — И не обеспокоен. Беспокойство — признак слабости.

— Для слабости тоже есть причины.

— У меня их нет.

— Ну тогда ты, должно быть, проголодался. — Она заняла свое место за столом. — Поешь что-нибудь. Ты сразу почувствуешь себя лучше.

Недовольство и раздражительность не оставили его и за ужином. Мэри что-то скрывала, он знал это с уверенностью человека, прожившего с ней полжизни. Но он не мог выжать из нее объяснения авторитарными методами. И только когда он закончил есть, она капитулировала добровольно. Способ, которым она при этом воспользовалась, должен был свести удар до минимума.

— Пришло еще одно письмо Рида.

— В самом деле? — Он тронул пальцами бокал с вином, чувствуя, что насытился и напился, но не желая показывать этого. — Я знаю, что он вполне доволен, здоров и цел. Если бы с ним что-нибудь случилось, я узнал бы первый.

— Ты не хочешь взглянуть, что он пишет? — Она вытащила письмо из орехового бюро и протянула ему.

Он посмотрел на письмо, не протянув за ним руки.

— А-а, представляю: обычная болтовня, пересуды о войне.

— Думаю, ты мог бы почитать его, — настаивала она.

— Ты думаешь? — Взяв письмо, он подержал конверт, не сводя с нее вопросительного взора. — Чем же эта заурядная депеша может привлечь мое внимание? Или она чем-то отличается от других? Я знаю заранее, что письмо адресовано тебе. Не мне. Тебе. Рид ни разу в жизни не написал письма специально для меня.

— Он пишет нам обоим.

— Тогда почему он не начнет словами: «Дорогие папа и мама»?

— Вероятно, ему просто не приходило в голову, что это тебя задевает. И потом, это просто громоздко: «Дорогие папа и мама».

— Че-пу-ха!

— Ты мог бы просто просмотреть его, чем спорить, не читая. Все равно узнаешь, раньше или позже.

Последнее замечание оказалось убедительнее всего. Развернув письмо, он хмыкнул, пропуская начало послания, затем миновал десять абзацев, описывающих армейскую службу на чужой планете. Это был обычный треп, которые каждый боец посылает домой. Ничего особенного. Перевернув лист, он внимательно прочитал остаток послания. Его лицо стало сосредоточенным и побагровело.

«Лучше расскажу тебе, как я стал добровольным рабом лэнийской девочки. Я откопал ее в том малом, что осталось от деревни Блу Лейк, которая здорово пострадала от ударов наших тяжелых бомбардировщиков. Она была совершенно одинока и, насколько мне удалось обнаружить, оказалась единственной выжившей. Мама, у нее нет никого. Посылаю ее домой на госпитальном корабле „Иштар“. Капитан упирается, но он не посмеет отказать Корману. Пожалуйста, примите ее, ради меня, и позаботьтесь о ней до моего возвращения».

Бросив письмо на стол, он длинно и энергично выругался, закончив словом:

— …Недоносок!