По крайней мере – пока жив.

Из событий той ночи в Провале мне запомнились еще только три детали.

Во-первых, тело Мэдж. Когда я повернулся, чтобы уходить, оно вдруг село. Шипы торчали из ее кожи во все стороны, кровь медленно сочилась из десятков ран – сердце больше не работало. Лицо ее было обезображено почти до неузнаваемости, но вдруг сложилось в знакомые черты демона по имени Тот, Кто Идет Следом, и изо рта послышался медовый, лишенным всего человеческого голос.

– Я вернулся, смертный, – произнес мертвыми чужими губами демон. – И я помню тебя. Меж нами есть еще дела, что не улажены.

А потом послышалось булькающее шипение, и труп сдулся, словно воздушный шарик.

Второе, что мне запомнилось, случилось, когда я, шатаясь, оглянулся от самого выхода из пещеры. Лара сорвала с плеч белую рубаху и стояла перед Рейтом прекрасная, как сама Смерть, и такая же неумолимая. Бессмертная. Бледная. Неодолимая. Я уловил слабый аромат ее волос – аромат дикого жасмина – и едва не рухнул на колени там, где стоял. С трудом заставил я себя двигаться дальше, чтобы вытащить Томаса и Мёрфи из этой чертовой пещеры. Не уверен, что кто-то из нас выбрался бы оттуда в здравом рассудке, не сделай я этого.

Последнее, что я помню, – это как я повалился на траву у выхода из Провала, так и не выпуская из рук Томаса. Я видел его лицо в лунном свете. На глазах его блестели слезы. Он сделал вдох, но полный боли. Голова и шея его были повернуты под неестественным углом к плечам.

– Господи, – прошептал я. – Ему давно уже полагалось умереть.

Его губы слабо дернулись. Не знаю как, но мне удалось разобрать то, что он пытался сказать:

– Лучше б так оно и было.

– Черта с два лучше! – сказал я ему.

Я чувствовал себя смертельно усталым.

– Сделаю тебе больно, – прошептал он. – Может, убью тебя. Как Жюстину. Брат. Не хочу этого.

Я уставился на него. Он не знал.

– Томас, – сказал я. – Жюстина жива. Это она сказала нам, где ты находишься. Она все еще жива, болван ты этакий!

Глаза его расширились, по коже волной прокатилось серебристое сияние. Мгновение спустя он хрипло вздохнул и закашлялся. Вид он имел, правда, все еще жуткий: ввалившиеся глаза и все такое.

– Ч-что? Она… что?

– Спокойнее, спокойнее, а то тебя сейчас вырвет или еще что, – сказал я, придерживая его. – Она жива. Не то… не то чтобы здорова, но не умерла. Ты ее не убил.

Томас несколько раз моргнул, а потом потерял сознание. Он лежал, еле дыша, а на щеках его блестели светящиеся серебряные слезы.

С моим братом все будет в порядке.

Потом я вспомнил одну вещь и сел.

– Ох, блин, – сказал я.

– Что? – слабым голосом спросила Мёрфи.

Я тупо смотрел в ночное небо, пытаясь вычислить время.

– Когда там, в Швейцарии, начинается вторник?

Я проснулся на следующее утро. Говоря конкретнее, я проснулся на следующее утро, когда осыпался последний из Эбинизеровых камней, и моя рука начала напоминать мне, что ее словно окунули в расплавленный свинец.

В сравнении с другими днями моей жизни это никак нельзя назвать самым удачным утром. С другой стороны, бывало и хуже.

Мне полагалось бы поведать вам, как стойко и мужественно, со свойственной чародеям выносливостью я терпел боль. По правде говоря, единственной причиной, по которой я не орал как резаный, было то, что у меня просто не осталось на это сил. Я прижал руку – все еще в грязных бинтах – к груди и попытался вспомнить, как пройти к холодильнику. Или к разделочной доске, одно из двух.

– Ну-ну, – послышался голос, и надо мной склонился Томас.

Вид у него был помятый, но стильный. Вот ублюдок.

– Извини, Гарри, – сказал он. – Мне пришлось побегать, пока я нашел что-нибудь от боли. Я и сам очнулся всего пару часов назад. – Он поправил мне одеяло. – Ты лежи пока. Думай о чем-нибудь таком… о пентаграммах, что ли? Сейчас воды принесу.

Минуту спустя он принес мне стакан воды и пару голубых таблеток.

– Вот. Прими и подожди минут десять. И думать забудешь о боли.

Я решил, что это он меня просто ободряет, но он оказался прав. Десять минут спустя я лежал в кровати и думал, что мне стоило бы украсить чем-нибудь потолок. Чем-нибудь пушистым и мягким.

Я встал, натянул свои темные камуфляжные штаны и, пошатываясь, вышел в гостиную тире кухню тире прихожую тире берлогу. Томас возился на кухне, напевая что-то себе под нос. Вполне мелодично. Я решил, что в музыкальном отношении гены у нас разные.

Я уселся на диван и принялся смотреть, как он мечется по кухне – если можно метаться по помещению, в котором от стены до стены и двух шагов нет. Он готовил яичницу с ветчиной на моей дровяной плите. В готовке на настоящем, живом огне он не разбирался ни хрена, так что ветчина подгорела, а желтки растеклись, но, похоже, он получал от процесса неподдельное удовольствие, а пережаренные, недожаренные и просто не понравившиеся ему по какой-то причине куски скидывал на пол у плиты. Кот со щенком, разумеется, тусовались там же; Мистер подъедал то, на что положил глаз, а щенок старательно подбирал все, что счел недостойным своей царственной особы Мистер.

– Привет, – ухмыльнулся он мне. – Тебе вроде не положено сейчас испытывать голод, но все же поешь сколько сможешь, ладно? Тебе это только на пользу.

– Идет, – послушно согласился я.

Он раскидал яичницу более или менее поровну в две тарелки, одну дал мне. Вторую оставил себе. Мы ели молча. Дрянь получилась у него ужасная, зато рука не болела. Что ж, спасибо на том.

– Гарри, – произнес он, помолчав немного.

Я посмотрел на него.

– Ты пришел туда спасти меня?

– Угу, – кивнул я.

– Ты мне жизнь спас.

Я поразмыслил немного.

– Угу, – повторил я и отправил в рот еще кусок.

– Спасибо.

Я мотнул головой:

– Не за что.

– Нет есть за что, – возразил он. – Ты рисковал жизнью. И своей, и Мёрфи.

– Угу, – повторил я в третий раз. – Мы ведь семья, так?

– Еще бы не семья! – согласился он с немного кривой улыбкой. – Потому я хотел просить тебя об одолжении.

– Ты хочешь, чтобы я вернулся туда с тобой, – сказал я. – Прощупать, как обстоят дела с Ларой. Повидаться с Жюстиной. Посмотреть, что светит в будущем.

Он уставился на меня.

– Откуда ты знаешь?