Коллор все понял как надо. Потрепал Феликса по плечу:

– Что Глебов, выжил?

Феликс кивнул:

– Я ему хотел табаку послать – не знал, что еще сделать… Он не принял: теперь с любой стороны ждет подвоха. Казаки затаились: никого, кроме доверенных людей, к себе не пускают.

– Кого они винят в отравлении? – спросил Коллор. – Твоего агента?

Феликс пожал плечами:

– Не знаю.

– А где он сейчас?

– Нигде. Уайер вчера меня вызвал – вместе с его делом. Велел уничтожить все бумаги: нет больше Рогова и никогда не было.

Джонни молчал. Феликс сам не знал, чего ждет от него: совета? доброго слова? Он извел себя: ему все чудилось, что он мог вовремя разгадать планы Уайера и не допустить случившегося.

– Джонни, – тихо позвал Феликс, – как служить в полиции, если твой начальник заодно с красными? Если он твоими руками убивает твоих же боевых товарищей? Получается, я продал себя за паршивое жалованье!

– Ты славный парень, Феликс, – сказал Коллор, вздохнув. – Не вини себя. Впредь будь осторожнее и умнее. Пошли работать: китайцам нельзя потрафлять. Мы, брат, тут как в осажденной крепости: чуть брешь в стене образуется – почитай, пропали.

«Славный парень»… Коллор там, в своем отделе, за опиумом охотился, а Феликс им торговал, да еще помогал Лемуану с переправкой оружия. А кто знает – куда оно шло? Может, китайцам-забастовщикам, а может, Теодору Соколову.

После провала дела Нины Купиной Лемуан смотрел на Феликса с едва скрытым презрением.

– Что ж ты даму мою начальству выдал? Ведь просили тебя обстряпать все потихоньку, чтобы Уайер ничего не пронюхал о налете фашистов! Теперь мне перед людьми краснеть по твоей милости.

Лемуан держал Феликса на крючке: одно слово – и его посадят, если не казнят. Феликс оправдывался, извинялся, перекладывал вину на кого-то другого. Не расскажешь же, что он струхнул тогда, в кабинете у Уайера. Что кругом был виноват – не продумал, как сделать все шито-крыто, а потом замотался… Уайер смотрел на него змеиными глазами, орал так, что на улице было слыхать, а у Феликса все поджилки тряслись: «Если уволит – куда мне? В налетчики или воры?»

– На этот раз я тебя прощаю, – сказал Лемуан. – Ты молодой и глупый. Но если это повторится – пеняй на себя.

Феликс сидел перед ним как оплеванный.

Положи хорошее яблоко в корзину с гнильем, оно тут же плесенью покроется. Надо уходить из полиции – а куда уйдешь?

Ну, богат дом у Роберта Уайера!

Феликс и Коллор хоть и напустили на себя равнодушный вид, а все равно поглядывали на портреты, на бронзы. Стол в гостиной – резной, с цветными вставками – небось из Европы. На столе две вазы с лошадиную голову – серебро. Ковер от стены до стены – ноги по щиколотку утопают.

– Вот сукины дети! – не удержался Коллор.

Появилась хозяйка – Лиззи Уайер. Джонни поперхнулся на полуслове – такая красавица. Поздоровалась вежливо. Расправив складки белого платья, села.

Коллор нахмурился: не привык он с такими дамочками разговаривать. Показал ей удостоверение:

– В вашем доме служит женщина по имени Хобу…

Миссис Уайер перебила его:

– Мой свекор знает, что вы здесь?

Коллор покачал головой:

– Нет. Мы пришли неофициально. У нас есть сведения, что Хобу из той же деревни, что и опасный коммунист Ли Тянбао. Мы не стали говорить мистеру Уайеру, что хотим побеседовать с вами. В его положении человек нервно реагирует на «вмешательство в частную жизнь».

Миссис Уайер наклонила голову:

– Я понимаю.

– Сейчас белые люди должны действовать заодно, иначе забастовка разорит нас всех. Хобу тоже бастует?

– Нет, она здесь.

В дверях показалась девушка с темными, коротко остриженными волосами. Миссис Уайер поманила ее:

– Ада, позовите, пожалуйста, Хобу из детской.

Девушка кивнула и исчезла. Феликс узнал ее: видел в Гензане среди беженцев. Гляди, в какой дом устроилась, шельма!

Через минуту Ада вернулась, и следом за ней в гостиную вошла китаянка. На ней было европейское серое платье, черные волосы забраны в пучок и заколоты деревянными шпильками.

– Хобу, эти джентльмены хотят с тобой поговорить, – сказала миссис Уайер. – А ты, Ада, ступай присмотри за ребенком.

Коллор задавал Хобу вопросы и что-то помечал в бумагах. Она рассматривала свои ногти:

– Нет, я не знаю человека по имени Ли Тянбао. Нет, я не имею родных. Я никогда не была в деревне: меня воспитывали в монастыре.

– У вас перебинтованные ноги, – сказал Коллор. – Никак монашки постарались?

– Я осиротела, когда мне было пять лет – ноги уже были перебинтованы. Потом меня отправили в монастырский приют.

Миссис Уайер курила. На стене чернела ее тень – длинный мундштук походил на дудочку.

– Вы можете подтвердить слова этой женщины? – обратился к ней Коллор.

Миссис Уайер кивнула:

– Да, конечно. Я хотела, чтобы няня моей дочери была христианкой. Хобу очень набожна и никакого отношения к коммунистам не имеет.

Джонни поднялся.

– Пойдем, – позвал он Феликса. – Спасибо, что уделили нам время.

Выходя из гостиной, он уронил папку, бумаги разлетелись, и Хобу помогла их собрать:

– Вот ваши записи, сэр.

На улице Коллор долго возился с мотоциклом – тот никак не заводился. Пнул колесо в сердцах, сел на землю.

– Что думаешь? – спросил, помолчав.

– О ком? – Феликс все еще вспоминал ту девушку, Аду.

– О миссис Уайер. Леди покрывает свою служанку. Готов спорить, что ни в каком монастыре Хобу не была. Видел у нее на шее шнурок?

– Нет…

– Обычно на таких шнурках китайцы носят нефритовых богов – Будду или Гуань Инь. Я специально уронил папку. Хобу стала собирать бумаги, и кулон вывалился у нее из-под платья. Она буддистка.

Феликс сел на свою мотоциклетку (купил недавно, а рикшу, отзывавшегося на свист, передал девчонкам из машинописного бюро):

– Но это еще не говорит о том, что Хобу связана с коммунистами.

– Это говорит о том, что Хобу и ее хозяйка врут. Интересно – почему? Может, не хотят неприятностей: думают, отбрешутся от полиции – и дело с концом. А может, не все так просто…

Лиззи долго стояла у открытого окна и смотрела, как Хобу играет с Бриттани в песочнице.