Томас оглядел комнату: не подслушивает ли кто. Вроде нет.

— Он не знает, что я твой отец?

— Нет. Как и того, что вы человек без веры.

Томас с облегчением вздохнул. Любая из этих истин могла быть небезопасна; не хотелось и думать о том, чтоон мог выдать в своем горячечном состоянии. Томас указал на стол возле Ричарда.

— Дай, пожалуйста, воды.

На этот раз отпить получилось без посторонней помощи, и когда горло и губы оказались смочены, появилась возможность продолжать разговор.

— Служитель божий в общих чертах рассказал, как здесь все складывалось, пока я валялся в беспамятстве. Но скажи мне ты: как справляется со всем Великий магистр?

— Он-то? — Ричард, подбоченясь, хмыкнул. — Ла Валетт весь состоит из кремня и стали. Он всюду и везде, подбадривает и внушает мысль, что испытание будет успешно пройдено. Говорю тебе, он человек, одержимый идеей противостояния султану Сулейману. Он исключил из умов защитников саму мысль о возможности сдачи.

— Каким же это образом?

— Произошло это вскоре после того, как был взят Сент-Эльмо. Наутро с первым светом дозор Сент-Анджело обнаружил, что по воде у стены плавают какие-то предметы. Оказалось, что это тела четырех рыцарей и Роберта Эболийского, все как один обезглавленные и пригвожденные к крестам. Когда их выудили из моря, стали видны прибитые к крестам таблички с именами: Мас, Миранда, Стокли и Монсеррат, а также Роберт из Эболи. Враг, кроме того что отсек головы, еще и повырывал им сердца.

— Боже правый, — выдохнул Томас. — И что случилось потом?

— А потом ла Валетт воздал сарацинам сторицей, — ответил, пожевав губу, Ричард. — Всех пленных турок он приказал вывести из темниц и поднять на стены Сент-Анджело, где их мог видеть враг. Там им всем, одному за одним, перерезали глотки, а головы забили в пушки и выстрелили через бухту в сторону вражеских позиций… Через день Мустафа-паша прислал гонца объявить, что, дескать, отныне пощады не будет никому. Если Биргу и Сенглеа падут, он-де истребит все живое, что только встретится на пути его янычаров. — Ричард помолчал. — Так что нам теперь остается одно: победа или смерть.

— Так было испокон веков. Ла Валетт находился на Родосе, когда тот покорился Сулейману. Думаю, тогда он и утвердился в решимости никогда больше не допускать подобного поражения. — Томас с минуту помолчал, после чего потянулся и взял сына за руку. — Ты спас мне жизнь. Я в долгу перед тобой. Который, боюсь, не смогу теперь оплатить в таком вот телесном состоянии.

— Отец, вы дали мне жизнь. Кто вообще может когда-либо оплатить такое? И никогда об этом больше не думайте. То был мой долг, как вашего эсквайра и вашего сына.

Томас легонько сжал Ричарду руку.

— Если б я только заслуживал зваться твоим отцом…

Ричард, глядя в сторону, осторожно вынул руку из нетвердой ладони Томаса.

— Такой гордости я и не достоин. Ведь в жизни своей я вершил сомнительные дела. Не забывайте, что я человек Уолсингема. Я явился сюда за завещанием короля Генриха, и теперь оно у меня. Где его искать, мне сказал Стокли. Если я выживу во всем этом аду, то Уолсингем будет ждать, что я ему его доставлю.

Томас призадумался. Да, это завещание всегда будет мощным оружием в руках тех, кто им обладает. Католики, попади оно к ним в руки, непременно используют его для расшатывания трона Елизаветы, попирающего, по их мнению, многих видных людей в королевстве. Уолсингем, который католиков терпеть не может, только и ждет, чтобы начать через него шантажировать королеву на предмет расправы над этими самыми католиками.

Томас взыскательно поглядел на сына.

— Ты можешь доставить его по назначению. А можешь уничтожить. Ты прекрасно понимаешь, чем оно может обернуться. Выбор за тобой. Верю, что твое решение будет правильным. — Томас умолк, а затем продолжил: — Нет человека, которому путь к искуплению был бы заказан. Точно так же, как никто не застрахован от неправедных деяний. Сын, мне это известно, как никому другому. Задумайся об этом. Я не хочу, чтобы ты влачил по жизни бремя, какое вынужден нести я. Учись, но только на моих ошибках.

Ричард пристально на него посмотрел, а затем обернулся на дверь.

— Я, пожалуй, пойду. Пора готовить людей к ночному патрулю. Приду опять, как только смогу. До свидания, отец.

Он встал и тронулся к выходу, но в дверях приостановился: там показалась Мария, которая взяла его за руки и поцеловала в щеку. Ричард принял поцелуй, сам при этом нежно коснувшись рукой ее плеча. Затем он склонил голову и, неловко увернувшись от объятия, вышел в коридор и заспешил наружу. Мария проводила его задумчивым любящим взглядом, после чего повернула обратно в палату, где лежал Томас. При виде него, очнувшегося, лицо ее посветлело от радости. Памятуя о своем отражении в зеркале, Томас, пока Мария приближалась и усаживалась, отодвинулся к стенке, чтобы хоть как-то скрыть свои шрамы.

Оба какое-то время молчали. Затем Томас, нервно сглотнув, прочистил горло:

— С сожалением узнал о твоей потере. Оливер был хорошим человеком.

— Да… Да, был. — Печаль в ее голосе звучала вполне искренне. — Он был ко мне добр до последнего дня. Изменило его только твое присутствие. С этим ничего нельзя было поделать. Я так и не сумела дать ему того, чего он во мне искал. Того, чем всегда располагал ты. — Она склонилась и осторожно приложила руку к его щеке. Рука гладкая, прохладная; Томас прикрыл глаза, вдыхая исходящее от нее легкое благоухание.

— Я была ему не лучшей женой. — Мария посмотрела в направлении, куда ушел Ричард. — А Оливер мог бы позволять мне быть лучшей матерью моему… нашему сыну. Он знает правду, но не может простить мне мои прошлые неблаговидные поступки.

Томас сухо рассмеялся, и Мария повернулась с озабоченной нахмуренностью:

— Что?

— Каких же дров мы все-таки наломали. Каких завалов понаделали. Ты, я, Оливер, Ричард… Прошлого не избежать. Во всяком случае, нам. И ла Валетту с Сулейманом. Мы все узники своей истории, Мария.

— Только если сами решили ими быть. — Она подалась ближе и приникла губами к его лбу. — Есть время, чтобы все изменить.

По форту грянул пушечный выстрел, да так, что в некоторых местах треснула и отслоилась штукатурка.

— Только не тем, кто увяз в этой буче.

— Им, может, и нет. А нам — да. У нас и у Ричарда по-прежнему есть шанс все возобновить; восстановить то, что было прервано, сломано. Я бы поступила именно так. И вновь заключила тебя в свои объятия, любимый мой.

— Заключила? Даже таким? — с горькой усмешкой спросил Томас, поворачивая к ней сине-багровые шрамы на лице и плешивой голове. А еще откинул простыню, чтобы показать свой левый бок.

Спокойствие Марии не поколебалось ни на йоту.

— Думаешь, я этого не видела? Это ведь я меняла тебе повязки и промывала раны. Присматривала за твоими самыми простыми надобностями. Я знаю твое тело намного ближе и сокровеннее, чем когда-либо твоя мать. Я горевала по твоим страданиям еще тогда, когда ухаживала за тобой, и каждую ночь молилась, чтобы ты остался жив. И Бог, в бесконечной милости своей, внял моим молитвам.