Мандела жил на зеленой пригородной улице в здании в средиземноморском стиле, за бетонными стенами масляного цвета. Граса Машел провела нас через двор в тени деревьев, домой, где в широкой, залитой солнцем комнате сидел ее муж. У Манделы были редкие белоснежные волосы и коричневая батиковая рубашка. Кто-то укрыл его колени белым одеялом. Его окружало несколько поколений родственников, каждый из которых тепло нас поприветствовал. Что-то в ярком освещении комнаты, в дружелюбии семьи и косой улыбке патриарха напомнило мне о доме моего дедушки Саутсайда. Я нервничала, но теперь расслабилась.

Я не уверена, что сам патриарх понял, кто мы такие и почему стоим рядом. Он был уже очень стар, его внимание рассеялось, а слух ослаб.

– Это Мишель Обама, – сказала Граса Машел, наклонившись к его уху. – Жена президента США!

– О, прекрасно, – пробормотал Нельсон Мандела. – Прекрасно.

Он посмотрел на меня с неподдельным интересом, хотя на моем месте мог быть кто угодно. Очевидно, он дарил равную степень тепла и внимания каждому, кто попадался на его пути. Моя встреча с Манделой была одновременно сдержанной и глубокой – возможно, именно молчание придало ей такой глубины. Самые важные слова его жизни уже были произнесены; его речи и письма, книги и протестные лозунги оставили след не только в его личной истории, но и в мировой. В тот короткий миг я ощутила достоинство и дух человека, который добивался равенства там, где его не существовало.

Я все еще думала о Манделе пять дней спустя, когда мы летели обратно в Соединенные Штаты над Африкой, держа курс на северо-запад, а затем, долгой темной ночью, через Атлантику. Саша и Малия вытянулись под одеялами рядом с двоюродными братьями; моя мама дремала в соседнем кресле. Чуть дальше в самолете персонал и агенты секретной службы смотрели фильмы и пытались немного поспать. Гудели двигатели. Я чувствовала себя одновременно одинокой и не одинокой. Мы направлялись домой – домой, в странный, знакомый Вашингтон, округ Колумбия, с его белым мрамором и противоборствующими идеологиями, со всем, что нам еще предстояло преодолеть. Я подумала о молодых африканских женщинах, которых я встретила на форуме лидеров. Все они теперь возвращались в свои общины, чтобы продолжить работу, настойчиво преодолевая любые препятствия на своем пути.

Мандела попал в тюрьму за свои принципы. Он скучал по растущим детям, а потом по внукам. И все это – без горечи и с верой в то, что в какой-то момент в его стране восторжествуют лучшие человеческие качества. Он терпеливо и невозмутимо работал и ждал, когда это произойдет.

Я летела домой, окрыленная этой мыслью. Жизнь преподала мне урок: прогресс и перемены происходят медленно. Не за два года, не за четыре, даже не за всю жизнь. Мы сеяли семена перемен, плоды которых могли никогда не увидеть. Нам требовалось набраться терпения.

Трижды за осень 2011 года Барак предлагал законопроекты, которые могли создать тысячи рабочих мест для американцев, в частности путем привлечения в штаты денег, чтобы нанять больше учителей и спасателей. И трижды республиканцы блокировали их еще до стадии голосования.

– Наша главная цель, – заявил год назад журналисту лидер меньшинства в Сенате Митч Макконнелл, излагая цели своей партии, – чтобы Обама был президентом только один срок.

Вот и все. Конгрессмены-республиканцы посвятили себя провалу Барака. Управление страной и рабочие места не являлись для них приоритетом. Гораздо важнее вернуть себе власть.

Меня это деморализовало, приводило в бешенство, иногда просто сокрушало. Это политика, да, но в ее самой капризной и циничной форме, действующая в полном отрыве от важных целей. Меня переполняли эмоции, которые Барак не мог себе позволить. Он оставался предан своей работе и по большей части непоколебим, объезжал кочки и шел на компромисс, где это было возможно, цеплялся за трезвый «кто-то-же-должен-это-сделать» вид оптимизма, который всегда вел его вперед. Барак занимался политикой уже пятнадцать лет. Мне он представлялся старым медным котлом – обожженным, помятым, но все еще блестящим.

Вернуться к предвыборной кампании – что мы с Бараком и сделали осенью 2011 года – стало для нас бальзамом на душу. Кампания вывезла нас из Вашингтона и вернула в общины по всей стране, в места типа Ричмонда и Рино, где мы могли обнять своих избирателей и пожать руки, выслушать идеи и проблемы. Это был шанс почувствовать народную энергию, важную составляющую демократии в представлении Барака, и напомнить себе, что американские граждане по большей части гораздо менее циничны, чем их избранные лидеры. Мы просто хотели, чтобы американцы вышли и проголосовали. Я была разочарована тем, что миллионы людей остались дома во время промежуточных выборов 2010 года, фактически передав Бараку разделенный Конгресс, который едва мог принять хоть один закон.

Несмотря на трудности, у нас находилось много поводов для оптимизма. К концу 2011 года последние американские солдаты покинули Ирак; в Афганистане постепенно сокращалась численность войск. Кроме того, вступили в силу основные положения закона «О доступной помощи», в соответствии с которыми молодым людям разрешалось дольше пользоваться страховыми полисами родителей[181], а компании освобождались от покрытия пожизненной страховки пациентов. Все это – движение вперед, напоминала я себе, шаги на пути к великим целям.

Хотя поражения Барака пыталась добиться целая политическая партия, мы сохраняли позитивный настрой и продолжали работу. Это немного напомнило мне случай, когда мама из «Сидуэлла» спросила Малию, не боится ли она за свою жизнь на теннисном корте. Что остается, кроме как выйти и ударить по мячу?

Так что мы просто трудилась. Мы оба. Я снова бросилась в свои инициативы. Мы продолжали добиваться результатов под знаменем «Давайте двигаться!». Мы с командой убедили сеть ресторанов Darden[182] – материнскую компанию, стоящую за Olive Garden и Red Lobster, – внести изменения в меню и способы приготовления пищи. Рестораторы пообещали сократить калории, уменьшить содержание соли и предложить более здоровые варианты детского питания. Мы обратились к руководителям компаний – их совести и здравому смыслу, – убедив в том, что в Америке повышается культура еды и тот, кто опередит события, получит неплохую прибыль. Darden подавал американцам 400 млн блюд каждый год. При таких масштабах даже небольшие изменения – например, убрать привлекательные фотографии запотевших стаканов с содовой из детского меню – могли повлиять на ситуацию в стране.

Полномочия первой леди – любопытная вещь, столь же обтекаемая, как и сама роль, – но я научилась их использовать. Я не обладала исполнительной властью. Не командовала войсками и не занималась официальной дипломатией. Традиции требовали, чтобы от меня исходил мягкий свет преданности президенту, а народ утешался тем, что я не бросаю вызов. Но я начала понимать, что при осторожном обращении этот свет мог превратиться в мощный прожектор. Моя власть исходила из человеческого любопытства – черная первая леди, построившая карьеру, будучи матерью двоих детей. Люди хотели знать все о моей одежде, обуви и прическах – значит, при этом они могли узнавать и о том, где я нахожусь и почему. Я училась связывать свое послание с внешностью и управлять таким образом общественным вниманием. Я могла надеть интересное платье, пошутить и нескучно рассказать о содержании соли в детском рационе. Могла публично поблагодарить компанию, активно нанимающую членов семей военнослужащих. А могла принять упор лежа, чтобы посоревноваться в отжиманиях с Эллен Дедженерес[183] в прямом эфире (и выиграть, заработав вечное право злорадствовать) для продвижения проекта «Давайте двигаться!».