Она расстегнула небольшую сумку из плотной ткани и вынула из нее свое оружие: короткоствольный револьвер «кольт» для стрельбы патронами «магнум» калибра 0,357 дюйма, заряженный специальными пулями для стрельбы с небольшого расстояния, и облегченный компактный пистолет «рюгер» под патроны калибра 0,380 дюйма: девять штук в обойме плюс еще один в патроннике. У нее также был автомат «узи», который она в обход существующих правил получила от одного удалившегося на покой наркоторговца; тот любил похвастаться перед ней своими рыбацкими достижениями и не обижался, когда она из раза в раз отклоняла его приглашения пойти с ним на свидание. Незадачливый ухажер подарил ей «узи» просто так, без лишних церемоний, как другие дарят женщинам цветы или коробки шоколадных конфет. Сьюзен повесила его за ремень на платяной вешалке в шкаф в одной из спален второго этажа, прикрыв от посторонних глаз легкой трикотажной рубашкой.

В коридорчике на втором этаже имелся стенной шкаф для хранения постельного белья. Там, между полотенцами, она спрятала «рюгер». Кольт она оставила в кухне, на полке за поваренными книгами. Затем она показала матери, где находится их оружие.

— А ты обратила внимание, — проговорила Диана приглушенным голосом, — что нигде не видно вооруженной охраны? У нас дома, куда ни пойдешь, всюду полно охранников. А здесь никого.

Ее вопрос остался без ответа.

Мать с дочерью прошли в гостиную и уселись друг против друга. Усталость от путешествия и нервное напряжение теперь передались и Сьюзен. Кроме того, Диану Клейтон мучила боль. Она было приутихла во время путешествия, как бы желая сперва узнать, к чему приведут все эти новые для нее обстоятельства, но теперь снова напомнила о своем существовании, словно убедившись, что и на новом месте ей может быть столь же привольно, как и на старом. Внезапный спазм сжал ее желудок, и она тяжело вздохнула.

Дочь взглянула на нее:

— Ну как ты?

— Ничего, все в порядке, — солгала Диана.

— Тебе надо отдохнуть. Прими лекарство. Ты уверена, что прилично себя чувствуешь?

— Все прекрасно. Проглочу пару таблеток, и все.

Сьюзен сползла на пол с кресла и примостилась у ног матери, поглаживая ее по руке:

— Но ведь болит же, правда? Чем мне помочь?

— Мы и так делаем все, что можем.

— Думаешь, не стоило сюда приезжать?

Диана рассмеялась:

— А куда еще нам деваться? Теперь, когда он нас нашел? Сидеть дома и ждать, когда он к нам заявится? Нет, нам лучше находиться здесь. Что бы ни случилось. Есть боль или нет, не имеет значения. А кроме того, Джеффри сказал, что мы ему нужны. Мы все нужны друг другу. И надо довести это дело до конца, каким бы он ни оказался. — Диана покачала головой и продолжила: — Знаешь, дорогая, в известном смысле я двадцать пять лет ждала, что произойдет нечто подобное. Теперь мне уже незачем обманывать саму себя.

Сьюзен почувствовала какую-то нерешительность.

— Ты никогда не говорила о нашем отце, — сказала она. — Не припомню, чтобы ты хоть раз о нем вспоминала.

— Это случалось очень часто, — ответила мать. — Это происходило всякий раз, когда мы разговаривали о нас троих. Всякий раз, когда у тебя появлялась какая-нибудь проблема, или тебя что-то беспокоило, или у тебя просто возникал какой-то вопрос, речь шла именно о твоем отце. Ты просто не осознавала этого.

Сьюзен поколебалась, но потом все-таки решилась спросить:

— А в чем, собственно, было дело? Я хочу сказать, что именно заставило тебя тогда бросить его?

Мать пожала плечами:

— По существу, мне совсем нечего сказать. Если бы случилось что-то конкретное, мне было бы проще тебе объяснить. Но дело было в том, как он говорил, в том, как звучал его голос. В том, как он смотрел на меня по утрам. В том, как он вдруг исчезал, а через какое-то время я видела, как он стоит над умывальником и не просто моет руки, а одержимо растирает их щеткой с мылом. Или вдруг я заставала его у плиты, когда он кипятил в кастрюльке охотничий нож. А может, это было какое-то опьянение, которое я замечала в его глазах, или непонятная жестокость в его словах? А однажды я нашла у него ужасную порнографическую фотографию с запечатленной на ней сценой насилия. Помню, тогда он накричал на меня и велел никогда, никогда не прикасаться к его вещам. Или это был его запах? Может ли зло иметь запах? Ты слышала, что человек, опознавший нацистского палача Эйхмана,[92]был слеп, но запомнил одеколон этого убийцы? В какой-то степени со мной произошло то же самое. Казалось бы, ничего — и в то же время все. Убежать от него было и самым трудным, и самым простым делом в моей жизни.

— Почему он тебя не остановил?

— Не верил, что у меня получится от него скрыться. Не мог себе представить, что я на самом деле заберу у него тебя и твоего брата. Наверное, думал, что я вернусь, не доехав и до конца нашего квартала. Или до окраины нашего городка. И уж точно раньше, чем я доберусь до банка и возьму деньги. Он и представить себе не мог, что я сяду за руль и поеду, даже ни разу не оглянувшись назад. Он был слишком высокого о себе мнения, чтобы допустить такую мысль.

— Но ты это сделала.

— Да. Ставки были слишком высоки.

— Ставки? Какие?

— Жизни — твоя и твоего брата.

Диана кривовато усмехнулась, словно то, что она сказала, было самой очевидной вещью на свете, потом сунула руку в карман и вынула пузырек с таблетками. Вытряхнула две на ладонь, подбросила в воздух, поймала ртом и проглотила, не запивая водой.

— Думаю, мне лучше ненадолго прилечь, — сказала она.

Сознательно решив идти бодрой походкой, не шаркая и не оступаясь, словно у нее не было никакой болезни, она пересекла комнату и направилась к лестнице, ведущей наверх.

Сьюзен осталась сидеть в кресле, прислушиваясь. Отметив про себя звук хлопнувшей двери в ванную, а затем скрип двери в спальню, она откинула назад голову, прикрыла глаза и попробовала мысленно представить себе, как выглядит человек, который подбирается к ним все ближе и ближе.

Седые волосы, некогда каштановые? Она вспомнила его улыбку, вернее, широкую, насмешливую ухмылку, которая всегда так сильно пугала ее. «Что он сделает с нами, как с нами поступит?» Конечно, он что-то задумал. Но что? Она готова была проклинать нечеткость своей памяти, потому что хорошо понимала: тогда произошло нечто важное, затерявшееся в тумане лет, наполненных желанием отрицать случившееся. Она снова видела себя маленькой девочкой, этаким сорванцом с косичками, с вечной грязью под ногтями, всегда одетой в джинсы, шумно носящейся по большому дому. Там был кабинет отца, напомнила она себе. Вот где он чаще всего находился. Ее память рисовала ей малышку, хотя и постарше тех крох, которые еще только начинают ходить, стоящую перед закрытой дверью кабинета. Пребывая в состоянии глубокой задумчивости, Сьюзен изо всех сил постаралась представить себе, как та маленькая девочка открывает эту дверь и смотрит на человека, который за ней находится, но не могла заставить себя это сделать. Внезапно она открыла глаза, словно сидела под водой и ей не хватало воздуха. Она судорожно вздохнула и, почувствовав, что ее сердце бешено колотится, сидела не шевелясь, дожидаясь, когда пульс придет в норму.