Оплетенная глиняная бутыль с квасом лопнула и зло зашипела фонтаном пара, Ратибор кашлянул и растрескавшимися губами ухватил кусок хлеба. На белой мякоти остались пятна быстро засыхающей крови.

И тут злобный язык пламени вырвался из дальнего угла чердака, пол под ногами дрогнул, покосился и стрелок с замершим сердцем рухнул в бушующее внизу пламя. Грохот раскатившихся бревен заглушил все вокруг и даже если бы Ратибор вскрикнул, никто никогда не услышал бы этой маленькой слабости. Герои всегда умирают героями…

В душе Тризор не был воином, но жизнь на западной окраине, а уж тем более в посаде старосты, выработала необыкновенную выдержку и умение не терять голову в самых сложных ситуациях. Поэтому непрекращающийся звон мечей у казарм, хотя и вызывал неприятную внутреннюю дрожь, но от затеянного отказаться не вынудил. Тризор вообще очень редко отказывался от задуманного, разве что в тех случаях, когда новое дело сулило много большую выгоду. Это был в некотором роде указ чести, позволявший чувствовать себя много выше мелкого ворья и даже городских атаманов, кидающихся от одного дела к другому, подобно бестолковому ветру. Староста умел выбирать цель, а выбрав, умел ее достигать, чем очень гордился, хотя и не хвастал.

Пока Владимирова сотня неистово рубилась с подоспевшими пешими дозорами, Тризор успел собрать на отвоеванной улице основных атаманов и втолковать в их туповатые головы необходимость участия в бунте.

– Дурни вы! – раздраженно брызгал слюной староста. – Вам бы только золотом скрыни набивать. Дурачье! Неужто непонятно, что если я стану воеводой, то всех вас возьму в дружину? Будете заниматься тем же, чем сейчас, только никакой виры платить не надо, а наоборот – слава кругом, да почет. Разве худо?

Атаманы переглядывались, морщили лбы и всячески тянули время, заставляя Тризора вскипать от бессильного гнева. Старый бородатый тать, с грязной повязкой на выбитом в пьяной драке глазу, шумно почесал макушку и молвил, сощурившись от яркого солнца:

– И все же, Тризорушко, надо бы заплатить. На мечи ведь своих людей посылаем. Как-то даже неприлично без платы. Деньги-то у тебя есть…

– Да что вы ноете как бабы… – совсем рассердился староста. – Будет вам золото! Две скрыни хватит?

– Отчего ж не хватить… – согласно закивали пятеро остальных. – Хватит, хватит. А чего нужно делать?

Тризор облегченно вздохнул и не стесняясь вытер грязный пот с запыленного лба.

– Фуххх… С вами упаришься. Слушайте сюда. Когда пешие ратники выскочат из казарм, не дайте им стать строем. Режьте всех подряд, я же знаю, оно вашим молодцам только в радость!

– Так они, небось, в доспехах… – с сомнением буркнул одноглазый. – Проще какого-нить торгаша на нож насадить.

– С торгаша ты, НЕБОСЬ, две скрыни золота не вытянешь. – зло сверкнул глазами Тризор. – Больше виры заплатишь.

– И то верно… Ладно, тогда мы вдарим, ты не сумневайси. Две скрыни, да?

– Лишь бы вы ими не подавились… – глядя на холм с казармами, вымолвил староста.

На склоне шла страшная сеча, от Владимировой сотни осталась едва половина, а сам князь, не сильно о себе заботясь, махал мечом в первых рядах, спотыкаясь о раненых и убитых. Легкую кольчужку он одел прямо поверх хламиды, а левый кулак так и был перемотан тряпицей, отчего нехорошо походил на обрубленную в драке культю.

Выскочивших из подворотен татей поляки перебили играючи и с новой силой шарахнули в остатки дружины Владимира. Тут уж все было ясно – чтоб предсказать исход боя, не надо было уметь зрить по звездам и читать грядущее по дыму костров.

Пешие ратники, выбравшись из казарм, под прикрытием остатка дозорных выровняли строй и теперь несокрушимой булатной стеной перли на русичей, тесня их по склону на отвоеванную улицу. Пять сотен копий искрились на солнце губительными льдинками наконечников, с наслаждением пили горячую кровь, отбрасывали в сторону побледневшие, ненужные тела.

Русичи устали. Уже не в залихватской сече рубились они, а с молчаливым остервенением, когда ничего не видать впереди, кроме острия меча и напирающего противника. Умирали тоже молча, даже раненные не кричали.

Поляки же, напротив, перли с радостным ревом, тут и там раздавались победные выкрики. Десятники надрывали глотки стараясь удержать строй, не превратить наступление в беспорядочную, хотя и победоносную свалку.

И тут земля дрогнула, взвившись облаком пыли, редкая, пожухлая от зноя трава зашевелилась, будто живая, а в пыли прорезались и заветвились глубокие трещины, похожие на крупную рыбацкую сеть. С ближайшей отвоеванной русичами улицы на склон холма с грозным гулом вырвался тысячный табун, словно грязная, рыжая от глины река прорвала запруду и теперь неслась без разбору, губя все на своем пути.

Владимир верил, что Микулка не подведет, успеет сделать то, что задумано, а потому был готов к грозному напуску и вовремя приказал расступиться. А вот поляки ждали совсем другого… Они ожидали увидеть верхом на этих конях разодетых всадников в грозно сверкающих доспехах, как всегда безжалостных, быстрых, умелых…

Четыре десятка обессиленных русичей отскочили в стороны, едва держась на ногах, а обезумевший табун живым тараном шарахнул в строй пеших ратников, раскидал, смял, отбросил назад, на бревенчатые стены низких длинных казарм.

Кони увязли в копошащейся людской массе, лязг железа и хруст костей, крики и надрывное ржание смешались с кровавой пылью. Тут бы русичам надавить, дожать, но сил уже не было, мечи и топоры вываливались из вытертых до мяса ладоней. Владимир приказал стать кольцом, уйти в глухую защиту, но даже изрядно поредевшая от конского напуска польская рать, вдвое превосходила русичей числом и оружием. Но не доблестью…

Поляки наперли с новой силой, но русичи, хоть и валились с ног, напуску не поддались. Почти все, свободной от оружия рукой, поддерживали стоящих рядом соратников, отчего тесное, встопорщенное булатом кольцо стало единым целым. А поди сломай тугую вязанку хвороста, это не по прутику переламывать!

Глядевший из окна Бутиян зло покусывал губы – его грозная рать разбивалась о жалкую горстку противника, как морская пена о камни. Возникло странное, зыбкое равновесие, когда обе стороны несут потери, но никто не может добиться явного преимущества. Но польский князь знал, что это равновесие не продержится долго – скоро, очень скоро из чистого поля подойдет многотысячная подмога и тогда главное взять Владимира живым… Именно живым, никак не иначе! Убить такого противника мало, это даже Бутиян понимал, его надо унизить, растоптать, ПОБЕДИТЬ. Только тогда этот дикий народ покорится настоящей силе. Покорится… Бутиян усмехнулся этому сладкому слову.

Скрипнула дверь и в палату ворвался взмокший от пота Полуян. Князь и не ожидал от своего воеводы эдакой прыти.

– К тебе какой-то НЕЗНАКОМЫЙ русич. – выдохнул сильно протрезвевший воевода. – Говорит, что пришел с помощью.

Бутиян вздрогнул, будто разом стряхнул с себя тяжкий сон.