Возвращаться в Ярославль пешком, на ночь глядя, изрядно уставшим, не хотелось. К счастью, о моем прибытии в полк узнал Миша Шатлыгин, однокашник по аэроклубу, авиашколе и однополчанин. Он пришел в штаб и пригласил к себе на квартиру. У него я и заночевал. Он рассказал мне о полке и в то же время огорчил в отношении жилья. Ни в Туношном, ни в соседней деревушке Бичевино нет ни одного более или менее подходящего дома, где бы ни разместились наши полковые или батальонные люди. Несмотря на неутешительные перспективы найти комнатку в Туношном, я все же решил попытать счастья. Пройдя все село, я, как и предсказывал Миша, ничего не нашел. То же было и в Бичевино. За околицей деревни перед видневшимся вдали небольшим кирпичным заводом увидел домишко. Зашел и в него. «Жить негде, семья большая, правда, есть закуток без двери. Хотите, посмотрите – может, и устроит», – сказала женщина средних лет.

Когда я вошел в дом, то сразу почувствовал запах скотного двора. Да и как ему не быть, если в помещении находились коза, куры. За перегородкой стояла лишь одна кровать. Между ней и наружной стеной – проход полуметровой ширины. «Вот и все, что могу вам предложить», – смущенно проговорила хозяйка, назвавшаяся Марией. Трудноразрешимой проблемой для меня стала перевозка Полины в Туношное. Если в Австрии нам дали лошадь, то здесь надежды достать ее практически не было.

Обратно пришлось идти пешком по тем же сугробам. Пока решал вопрос перевозки Полины со шмотками, в штабе 95-го полка узнал, что за нами из Туношного придет «полуторка». «Какая « полуторка»? – удивился я. – Ведь дорога засыпана снегом?» – «Да нет, ее за одну ночь расчистили какой-то американской снегоуборочной машиной». Не думали мы с Полиной, что придется жить в таком закутке.

Со своим комэском Гавриченко я встретился на утреннем построении полка. Капитан вывел меня перед строем эскадрильи и представил личному составу как четвертого заместителя. Фактически резервного. После того как он объявил об этом, я обратил внимание на улыбки некоторых офицеров, говорившие о том, что появился еще один страдалец из числа шатавшихся заштатников. Этому я уже не придал значения, главное – положение мое определилось. Питаться и получать деньги буду по летной норме.

После представления меня эскадрилье ко мне подошел летчик худощавого телосложения. «Ты будешь Лазарев?» – спросил он. Я ответил утвердительно. «Я слышал, ты на истребителях летал?» – «Было такое». – «Переходи в мою эскадрилью. Я командир 1-й майор Афанасьев. У меня ты будешь нормально летать, а в этой летают намного меньше». – «Я такие вопросы сам не решаю». – «Да ничего, все будет сделало, как надо, лишь бы ты был согласен. Корзинников об этом уже знает. Идем со мной, я тебя представлю эскадрилье». Так, не познакомившись с 4-й, я в течение одного построения полка успел оказаться уже во второй по счету эскадрилье. Почему мной заинтересовался Афанасьев, я узнал, как только пришел к нему в эскадрилью. Он слышал, что на Ил-10 можно выполнять высший пилотаж. Ему очень хотелось попилотировать на нем с душой, но выполнять фигуры он не умел, и во всей дивизии не было летчика, который мог бы показать его и научить технике выполнения различных фигур.

Как только он узнал обо мне, так сразу решил поменять своего заместителя Черенкова на меня. Как ему удалось договориться с Корзинниковым, не знаю. Скорее всего, тот знал, что Афанасьев был одним из любимых летчиков комдива Коломийцева, и если не удовлетворить просьбу комэска, то он может обратиться за помощью непосредственно к генералу. Поэтому лучше было удовлетворить его просьбу. Когда Афанасьев сообщил Черенкову о его переводе в 4-ю эскадрилью, тот посмотрел на меня, как на врага. Василий Николаевич Афанасьев в 135-м полку был новичком. Сюда его перевели из 94-го гвардейского, проходившего реорганизацию. Основной состав 94-го, исключая командира и штаба, влился в состав 135-го, а затем они поменялись номерами. После месячного нахождения в полку он уже имел номер гвардейского, но фактически оставался прежним, со всеми порядками, которые были в нем ранее.

Через некоторое время все летчики, включенные в парадный расчет, вместе с обслуживающим составом улетели под Москву в Люберцы, готовиться к Первомайскому параду. За комполка в Туношном остался его заместитель майор Свиргун. Я, еще не летавший на Ил-10, в парадный расчет включен не был и остался за командира эскадрильи. Пока полк находился под Москвой, я хорошо изучил новый для меня самолет, а также инструкцию по его эксплуатации и все документы, регламентирующие полеты. На аэродроме была бетонная ВПП. Как только с нее сошел снег, 4-я эскадрилья, не участвующая в параде, приступила к тренировочным полетам. Длительный перерыв в полетах заметно сказался на летных навыках пилотов, имевших небольшой налет. Летали они не по-гвардейски: садились с плохим расчетом на посадку, а на сами посадки было неприятно смотреть. Садились с высокого подхода, с плюхом, по-вороньи, с козлами. Я, хотя теоретически и был подготовлен, но не летал. Меня надо было провезти на спарке, но Свиргун, очень трусливый человек, не решился на это, боясь, как бы чего не вышло. Он отложил это до возвращения командира полка или командира эскадрильи.

В нашей 1-й эскадрилье на парад взяли не всех. Оставили нескольких слабых летчиков. Среди них был и М. Жариков. После проверки техники пилотирования командиром 4-й эскадрильи он самостоятельно полетел на боевой машине. При заходе на посадку допустил большой недолет. Исправляя ошибку, дал резко газ. Мотор при этом захлебнулся и встал. Самолет плюхнулся прямо по курсу посадки, зацепив при этом за крышу одного из домов. Дом был полностью разрушен. Погибла старушка. Сам Жариков отделался испугом и ушибами. Вернувшись с парада, Корзинников, не разобравшись в истинной причине летного происшествия, набросился на меня, как на основного виновника аварии, допустившего неподготовленного летчика к самостоятельному полету. Мой довод, что готовил его к полету не я, не я же принимал решение и на самостоятельный полет, не подействовал.

«Как я мог готовить летчика к полету на самолете, не летая сам на нем? Организовывал полеты Свиргун, технику пилотирования проверял Гавриченко. Полетами руководил сам Свиргун, а при чем здесь я, новый человек в полку? Посмотрите плановую таблицу полетов, и вам станет понятно, кто непосредственный виновник происшедшего», – смело отпарировал я Корзинникову. Конечно, он хорошо понимал абсурдность своего обвинения. Однако упрямство и самолюбие возобладали над разумом.

Его злые маленькие глазки впились в меня примерно так, как это было и три с половиной года назад на аэродроме Колпачки. «Не надо доказывать мне свою невиновность! Раз ты остался в эскадрилье старшим, значит, ты и отвечаешь за все, что делается в ней», – почти кричал он на меня. В этом Корзинников был прав, но полеты планировал все же не я. Делали это Свиргун и Гавриченко. Они знали летчиков лучше меня, в том числе и Жарикова, и не мне было им подсказывать, кому, что и как надо планировать. Доказать командиру полка свою невиновность я так и не сумел.

После этого случая Корзинников при встречах всегда смотрел на меня со злобой. Здоровался сквозь зубы, неприветливо, а поздоровавшись, отворачивался. И когда он так делал, мне всегда думалось: «Не может забыть Колпачки, а тут еще новый повод – Жариков». После прибытия с парада полк приступил к обычным плановым занятиям по боевой подготовке. Я сдал все зачеты по программе переучивания на самолете Ил-10. Афанасьев проверил мои знания инструкции по эксплуатации самолета и показал его отличие в технике пилотирования от Ил-2. На нем я не летал уже около года. В тот же день Афанасьев дал мне два провозных полета и дал добро на самостоятельный вылет.