Картледж сгоряча (и понапрасну) отправил в Лондон телеграмму весьма недипломатичного содержания. «Никогда не состязайтесь со скунсом в умении напустить больше вони: у него большие врожденные преимущества», — написал он. (Он разъярился еще сильнее, когда узнал, что его сообщение было дословно передано премьер-министру.) Но Тэтчер еще не закончила свое состязание в зловредности с СССР. Секретарь ее кабинета министров, сэр Роберт Армстронг, предложил выдворить еще четверых человек. Она сочла такой шаг «неадекватным» и настояла на высылке еще шести советских чиновников. Разумеется, это вызвало немедленное выдворение еще шестерых британских дипломатов. Таким образом, общее количество высланных лиц достигло шестидесяти двух — по тридцати одному с каждой стороны. Опасения Картледжа полностью подтвердились: «Я разом лишился всех русскоговорящих сотрудников… мы потеряли половину всего посольского штата».

Гордиевский оставался в своем потайном убежище в форте. Изредка он покидал его стены и исследовал окрестности, но всегда — под пристальным присмотром охраны. Он ежедневно бегал трусцой вокруг крепости или по лесу Нью-Форест в сопровождении сотрудника МИ-6 Мартина Шоуфорда. Но он не мог заводить новые знакомства или видеться со старыми друзьями в Британии. МИ-6 всячески пыталась сделать его жизнь похожей на нормальную, но пока Гордиевский поддерживал социальные контакты исключительно с представителями разведсообщества и членами их семей. Он всегда был занят, но остро ощущал одиночество. Разлука с семьей стала для него постоянной мукой, а полнейшее отсутствие известий о жене и дочерях — источником страдания, которое периодически прорывалось наружу горькими упреками. Чтобы заглушить душевную боль, он с головой погружался в составление отчетов и старался работать до глубокой ночи. Он метался между покорностью судьбе и надеждой, между гордостью за свои достижения и отчаянием при мысли о том, какой личной ценой все это далось. Вот что он писал Тэтчер: «Хотя я молился о том, чтобы как можно раньше воссоединиться с женой и детьми, я полностью принимаю и понимаю те соображения, исходя из которых выбор был сделан в пользу решительных действий. Однако я должен и дальше надеяться на то, что будет найден какой-нибудь способ добиться освобождения моей семьи, потому что без нее моя жизнь лишена смысла».

Тэтчер ответила ему: «Мы продолжаем тревожиться за вашу семью и не забудем о ней. Я сама мать и потому хорошо понимаю те мысли и чувства, с которыми вам приходится жить каждый день. Пожалуйста, не говорите, что жизнь лишена смысла. Всегда остается надежда». Затем премьер-министр, упомянув о том, что хотела бы когда-нибудь лично встретиться с Гордиевским, добавила: «Я очень ценю ваше личное мужество и вашу твердость в отстаивании свободы и демократии».

Внутри КГБ известие о бегстве Гордиевского в Британию вызвало мощную вспышку взаимных обвинений. Все принялись осыпать друг друга упреками и сваливать вину на кого угодно, лишь бы не брать ее на себя. Чебриков, председатель КГБ, и Крючков, глава Первого главного управления, обвиняли в случившемся Второе главное управление, которое, по идее, отвечало за внутреннюю безопасность и контрразведывательные операции. Начальство ПГУ винило во всем Управление «К». Грушко валил вину на Грибина. И все дружно винили группу наружного наблюдения, которая, занимая низшую ступень в иерархии, уже никого не могла ни в чем обвинить. Непосредственным виновником позора назначили ленинградское отделение КГБ, отвечавшее за слежку за британскими дипломатами, и многих его старших сотрудников или уволили, или понизили в должности. Среди тех, кого коснулись эти события, оказался и Владимир Путин: он служил тогда в ленинградском КГБ, и большинство его друзей, коллег и покровителей лишились своих мест из-за побега Гордиевского.

КГБ, находившийся в замешательстве и в ярости и все еще не знавший точно, как именно Гордиевскому удалось сбежать, ответил кампанией дезинформации: начал распускать ложные сообщения, будто британцы вывезли шпиона прямо из посольства во время дипломатического приема, сильно его загримировав и снабдив поддельными документами. При этом звание и должность предателя намеренно занижались. Позднее КГБ заявил (в точности как некогда МИ-6 — про Кима Филби), будто Гордиевского с самого начала подозревали в измене. В мемуарах Евгения Примакова, бывшего министра иностранных дел, есть намек на то, что во время допроса Гордиевский якобы выражал желание переметнуться обратно на советскую сторону. «Гордиевский был близок к признанию, и он стал зондировать возможность своего активного использования против англичан, даже предлагал различные „гарантии“ того, что будет „надежно“ действовать на этом направлении. Об этом результате первого дня работы с Гордиевским доложили руководству КГБ. Работники внешней контрразведки были уверены, что на следующий день он полностью признается во всем. Но вдруг поступил приказ: дебрифинг прекратить, наружное наблюдение с Гордиевского снять, направить его на отдых в подмосковный санаторий. Оттуда он и сбежал… через границу с Финляндией»[88]. Версия Примакова не выглядит вразумительной. Ведь если Гордиевский лишь «был близок к признанию», значит, он ни в чем не признавался; а раз он не признавался в том, что является британским агентом, то с чего бы он вдруг вызывался стать двойным агентом?

И Примаков, и Виктор Черкашин из КГБ, первый куратор Эймса, утверждали, будто еще за несколько месяцев до возвращения Гордиевского в Москву некий неназванный источник известил КГБ о его предательстве. Но, сколько бы КГБ ни врал и ни юлил, его руководство прекрасно знало правду: оно уже держало в руках самого значительного шпиона эпохи холодной войны — а потом дало ему ускользнуть сквозь пальцы.

Через два дня после англо-советской дипломатической расправы по шоссе от Ленинграда в сторону Выборга покатилась длинная колонна легковых машин — всего около двадцати. Из них восемь были дипломатическими автомобилями британцев, а каждая вторая — машиной наружного наблюдения КГБ. Дипломатов выдворяли через Финляндию: Аскоту и Джи пришлось еще раз проехать по хорошо знакомому им маршруту побега, только на сей раз их выпроваживали из СССР — «как пленников, которых победители проводят в триумфе у всех на виду». В багаж Джи бережно уложил пакет от Harrods и кассету с «Финляндией» Сибелиуса. Когда автоколонна подъехала к тому самому съезду на запасную полосу с характерным большим валуном, машины КГБ замедлили ход, все советские соглядатаи вдруг повернули головы и, проезжая на малой скорости мимо, во все глаза смотрели на этот съезд и этот камень. «До них вдруг дошло».

Но и на этом КГБ, до конца верный букве закона, не покончил с делом Гордиевского. 14 ноября 1985 года его заочно судили на Военном трибунале, признали виновным в измене и приговорили к смертной казни. Семь лет спустя Леонид Шебаршин, сменивший Крючкова на посту главы ПГУ, давая интервью, выразил надежду на то, что Гордиевского когда-нибудь убьют в Британии, — и намекнул на то, что эти слова стоит истолковать как угрозу. «В принципе, сделать это несложно»[89], — сказал он.