Смерть Николая I вызвала целый спектр его оценок как человека и монарха. Прежде всего, она послужила поводом для инвектив в адрес государя со стороны демократически настроенной части российского общества. На страницах рукописного журнала «Слухи», составлявшемся в 1855 г. молодым Николаем Добролюбовым, писалось о «разврате» николаевского двора и императора Николая I[1043].

Александр Герцен, которого император простил за его прегрешения в молодые годы и в 1847 г. даже разрешил выехать за границу, тоже не щадил Николая Павловича, которого видел всего два раза в молодости в Москве: один раз на коронации и позднее на одном из балов. Однако их заочное знакомство посредством III отделения и герценовских публикаций длилось более двадцати лет, а в 1848 г. император приказал «немедленно возвратить Герцена в Россию». Однако Александр Иванович на требование российского правительства ответил отказом и продолжал воевать с самодержавно-крепостнической реальностью «оружием» слова[1044]. В наиболее ярком варианте негативный портрет Николая I представлен в очерках Герцена «О развитии революционных идей в России» (1851) и «14 декабря 1825 и император Николай» (1858)[1045], а также в мемуарах «Былое и думы». Как писал Герцен, «ярчайшее выражение его царствования – девиз деспотизма: “Пусть погибнет Россия, лишь бы власть осталась неограниченной и нерушимой”»[1046]. «Оловянный взгляд», «зимние глаза» и «упорность» Николая I, доходившая «до безумия беременных женщин, когда они хотят чего-нибудь животом», – это все оттуда…

Итак, война, поражение, болезнь и скоропостижная смерть – итог жизни и правления императора Николая I. Революция, отречение от престола, бегство в Великобританию и скорая смерть – финал жизни короля Луи-Филиппа. Однако каковы результаты их деятельности в исторической перспективе? На мой взгляд, вовсе не столь однозначно негативные. Процессы, происходившие во время царствования Николая I, в значительной степени им же инициированные, способствовали формированию экономических основ нового общества, формированию национальной культуры. Правление Николая I подготовило грядущие – после Крымской войны – преобразования, когда дворянство и правящая элита страны оказались готовы поступиться рядом своих корпоративных преимуществ во благо России[1047]. Умеренный консерватизм Николая I, выступавшего за «реформы сверху», способствовал этому эволюционному процессу[1048]. А за восемнадцать лет правления короля Луи-Филиппа были заложены основы современной Франции. Конституционализм, парламентаризм, правовые нормы, практикуемые в этой стране по сию пору, своими корнями уходят в годы Июльской монархии. Время все расставляет по своим местам, и в исторической памяти деятельность столь разных, но и столь похожих монархов, во многом реабилитирована.

Что касается русско-французских отношений этого времени, то император Николай I, убежденный сторонник принципа легитимизма, противник революций, все же был вынужден признать режим Июльской монархии и «короля баррикад» Луи-Филиппа. Несмотря на то что отношения между странами вплоть до Февральской революции 1848 г. оставались весьма прохладными, культурные, экономические и научные связи не прерывались. Более того, со второй половины 1840-х гг. у Николая Павловича прежняя нетерпимость к «фальшивой» Июльской монархии и Луи-Филиппу лично в определенной мере ослабла. Это доказывает, что император был политиком весьма рационального типа: человек принципов, с рыцарскими представлениями о чести и долге, он в своих действиях исходил прежде всего из национальных интересов России, в его, разумеется, понимании. Русско-французские отношения этого периода можно рассматривать как первый опыт взаимодействия российского самодержавия и французского либерализма, как исторический пример возможности согласования национальных интересов и европейской безопасности в условиях многополярного мира.

В то же время это рыцарство обернулось для Николая I и России в целом катастрофой. Во многом он остался во власти представлений о могуществе России времен своего восшествия на престол, не сумев сохранить баланс между прошлым и настоящим, между идеями и реальной ситуацией. А она к началу 1850-х годов была совсем непростой. Если в 1814 г. император Александр I воспринимался как гарант стабильности в Европе, то к началу 1850-х европейские лидеры сочли политику Николая скорее фактором ее дестабилизации, нежели спокойствия.

Любовь же русского человека ко всему, связанному с Францией, ее культурой, историей, общеизвестна. Даже несмотря на то, что порой эта любовь оставалась безответной. Более того, временами это была нелюбовь, и не просто нелюбовь, а страх, отсюда и такое явление, как русофобия, характерная для общественного мнения не только Франции, но и всей Европы. Используя ксенофобские настроения, проще формировать нужное общественное мнение, затушевывать собственные проблемы, ссылаясь на внешнего врага, не важно, реального или мнимого; для оппозиции это надежное средство дискредитации власти, борьбы за министерские кресла и привилегии, а также за голоса избирателей, падких на подобного рода идеи. В последней трети XIX столетия русофобия во Франции резко сменилась русофилией. Произошло это после франко-прусской войны 1870–1871 гг. Униженная и обескровленная, Франция жизненно нуждалась в поддержке России и кардинально изменила свой взгляд на нашу страну, а русско-французский союз, говоря словами Ш. Корбе, из «брака по расчету» перерос в «союз по любви»[1049]. Однако революция 1917 г. разрушила эту идиллию.

Русофобия, на мой взгляд, это в большей степени явление политического порядка, и ее всплески были связаны, как правило, с политическими событиями. Французы, бывавшие в России, по крайней мере те, с которыми мы познакомились, русофобами отнюдь не являлись. Не был таковым даже маркиз де Кюстин, и в России ему далеко не все не понравилось, просто об этом в Европе было не принято говорить; в результате из его книги надергали цитат, превратив ее в пасквиль. Российские дворяне, воспитанные на французской культуре, французскими гувернерами, несмотря на ограничения контактов, всеми силами стремились оказаться во Франции, тем более что запретный плод был еще более сладок. «Русский князь» был тогда в моде в Париже, хотя порой на наших аристократов и смотрели с усмешкой. Оказывавшиеся во Франции разночинцы, которые уже не могли жить на широкую ногу и порой имели проблемы с языком, чувствовали себя там менее уютно, и им могло казаться, что русских недолюбливают. Но в целом, на бытовом уровне, особых антирусских предубеждений наши соотечественники не замечали. Все это говорит о том, что политика – политикой, а люди остаются людьми. И несмотря на порой весьма непростые двусторонние отношения, политическое, а еще больше взаимное культурное притяжение России и Франции непреходяще.