— Нет, бог все-таки есть, — пробормотал Викс, и Павлин наконец смог увести его.

— Ты с ума сошел, — едва слышно прошипел он. — Кто так разговаривает с императором? Это даже хуже, чем ударить его ножом.

— Мама говорила, он любит играть с людьми в игры, — простодушно ответил Викс. — Вот я и решил попробовать.

Он увернулся от Павлина и принялся поправлять тунику, и префект заметил на светлой ткани темное пятно. Оказывается, храбрец обмочился!

— Смеешься надо мной? — свирепо спросил его Викс. — Только попробуй, и я пущу тебе из носа кровянку. Красавчик преторианец, ты думаешь, что ты такой смелый? — И он попробовал толкнуть Павлина в грудь.

— Нет, — вздохнул Павлин. — Я над тобой не смеюсь.

И он повел Викса назад в его комнату.

Императорский двор гудел. Павлин слышал за спиной перешептывания.

— Вы слышали, этому мальчишке отвели комнату рядом с императорскими покоями.

— Император брал его вчера с собой на заседание Сената.

— И на открытие нового акведука — на всеобщее обозрение.

— Вы представляете, что подумали люди?

— Нет-нет, они ошибаются. Будь это Нерон или Гальба, то да, возможно, они были бы правы. Но Домициан никогда не питал слабости к мальчикам.

— С годами с людьми случаются всякие перемены. Ведь избавился же он от Афины.

— Да, Афины больше нет, зато теперь под него легла эта хитрая сучка Поллия.

— В любом случае, этот ребенок его пленник. Носит ярко-красную тунику, на тот случай, чтобы его было легко заметить, если он вдруг попробует сбежать. Ему и шагу нельзя сделать, чтобы не нарваться на преторианцев. Впрочем, возможно, их поставили в таком количестве ради безопасности самого императора.

— Ты имеешь в виду слухи, будто во время пира этот мальчишка пытался заколоть его столовым ножом? Мы же все прекрасно знаем, что ногу император повредил отнюдь не катаясь верхом, чтобы там ни говорили придворные лекари.

— Вздор! Будь это так, этот нахаленок не сносил бы головы.

— А что, если он внебрачный сын императора?

— Не похоже. Флавиев нетрудно узнать по их носу и цвету лица. А это такой рослый, мускулистый мальчишка, типичный крестьянин.

— А вдруг он сын Афины?

— Вряд ли. Тогда бы он оставил ее при себе. Скорее всего, мальчишку он прижил от какой-нибудь другой любовницы, — помяните мое слово, — может, даже рабыни.

— Так это или не так, но мальчишка новый его фаворит. Сдается мне, что скоро нам велят кланяться мальчику в красном.

Двоюродный брат императора и его старший сын были казнены на ступенях Гермонианской лестницы, известной в народе как «лестница вздохов». Два дня спустя настал черед Флавии Домициллы покинуть в сопровождении стражи свою тюремную клетку. Официальное обвинение — неуважение к богам.

Марк наблюдал за ней из толпы, смешавшись с плебсом, чувствуя, как с каждой минутой его все сильнее душит изнутри бессильный гнев. Он выступил в Сенате с предложением о помиловании, но его никто не поддержал. И ему ничего другого не оставалось, как наблюдать за тем, как Флавия Домицилла встретит свой смертный час в том же самом платье, в каком она явилась во дворец на императорский прием, во время которого Домициан должен был объявить ее сыновей своими наследниками. Одного из них уже не было в живых. Никто не ведал, что с ее младшим сыном, жив он или нет.

— Старший мальчишка уже в том возрасте, когда начинают стремиться к власти, — заявил Домициан и пожал плечами. — Что касается младшего, я еще не решил, что мне с ним делать.

Никто не осмелился задавать ему вопросы. Самые легкомысленные придворные уже делали ставки по поводу того, что сталось с младшим племянником императора — то ли его отправили в изгнание, то ли потихоньку придушили в тюремной камере. И, разумеется, сегодня император не счел нужным присутствовать при казни племянницы.

Толпа застыла в безмолвии, глядя, как Флавия Домицилла совершает последний путь в своей жизни. Никто не осмелился выкрикнуть и слова протеста, хотя в душе ей симпатизировали многие. Она честно исполнила свой супружеский долг, произведя на свет двух сыновей и наследников, она щедро подавала нищим и детям, и пусть, как поговаривали, она была христианка, она всегда уважительно относилась к богам. И вот теперь, с отсутствующим взглядом и в забрызганном кровью платье, она шла, проживая последние мгновения своей жизни. Ее сын, будь он жив, наверняка вскоре последовал бы за ней. Последняя ветвь Флавиев, которую вот-вот навсегда отсекут от некогда пышного древа.

— Стойте!

Услышав этот возглас, Марк резко обернулся. Фигура в белом, едва заметная за строем красно-золотой преторианской стражи.

— Уйди с дороги! — рыкнул на нее какой-то преторианец. — Мы сопровождаем Флавию Домициллу к месту казни.

— И в чем ее обвиняют?

Голос был женский, негромкий, неторопливый. Флавия терпеливо застыла на месте, словно жертвенное животное, которое ведут на заклание.

— Неуважение к богам. А теперь уступи нам дорогу.

— Я весталка Юстина. Именем Весты я снимаю возложенное на нее обвинение. Своей властью жрицы я снимаю возложенный на эту женщину смертный приговор.

По толпе пробежал ропот. Флавия открыла глаза.

— Только не это! — еле слышно взмолился Марк.

Преторианцы пребывали в растерянности. Наконец один из них прочистил горло.

— Мы… мы не можем…

— Вы хотите сказать, что вы готовы нарушить законы Весты? — с каждым новым словом голос жрицы звучал все громче и требовательней.

— Нет, но император…

— В данном случае император бессилен. Моя богиня простерла этой женщине руку милосердия. Казните ее, и вас настигнет ее кара.

Преторианец явно не знал, что на это ответить.

— Мы будем вынуждены отвести тебя к императору… Мы не можем просто так…

— Тогда отведите. Я уверена, что перед народом римским он не осмелится нарушить один из самых древних наших законов.

С этими словами облаченная во все белое весталка встала между двумя стражниками. На их фоне она показалась Марку совсем крошечной. Теперь Флавия смотрела на нее, и в ее затуманенный взгляд постепенно возвращался разум. Преторианцы развернулись и повели обеих женщин сквозь гул толпы к императорскому дворцу.

— Почему ты… — Марк отчетливо услышал голос Флавии.

— Веста велела мне спасти тебя, — прозвучало в ответ.

— Но ведь я не верю в нее. Я ведь рисующая рыб христианка. Я не верю в твою богиню!

— Это ничего не значит. Она хочет, чтобы ты осталась жить.

— Но…

Дальше Марк их разговора не услышал. Тем не менее от него не скрылся ужас, с каким Флавия взирала на свою спасительницу. Тот же самый ужас охватил и его самого, потому что он узнал этот голос. О, как хорошо он его знал!