— Благочестивый Карача! — прошептал он, падая на колени и касаясь лбом пола. — Не казни меня за правду! Эти люди, которых ты призвал себе на помощь, совсем не имеют силы. Их осталось совсем немного, они умерли! В твоем владении на острове лежат горы трупов...

Карача молча выслушал слугу. И долго сидел на подушках, глядя в угол.

Четыре силы существовало в Сибирском ханстве. И все четыре были недостаточно сильны, чтобы захватить власть в одиночку. Хан Сеид — Сейдяк — при шел с горсткой своих сторонников. За него поднялись все, кого не устраивал Кучум. Были здесь и те, кто служил Едигеру и его чудом уцелевшие родственники. Были обиженные Кучумом во время его кровавого царствования.

Второй силой был сам Кучум. Полуослепший, потерявший ханство, он все еще сохранял часть войска. Ему доверяла Бухара и в любую минуту могла прислать сюда воинов, чтобы разделаться с третьей силой — казаками.

Вот уже третью зиму они здесь. Им удалось сломать всю, построенную на крови, систему власти. Они отменили рабство и снизили ясак, поэтому имеют множество сторонников, особенно среди немусульманского населения. За ними — Москва, с ними союзничают и просят покровительства чуть не все царьки и князьки остяков и вогуличей. Храбрый Аблыгерим и другие подобные ему властители держат нейтралитет.

До последнего времени, до известия о том, что произошло в казачьем стане, Карача был уверен, что казаки — главная, основная сила в ханстве. А он всегда служил только силе!

Но силы — нет! Горсть умирающих от голода людей вот во что превратилось грозное войско с огненным боем в руках. Карача чуть было не совершил ошибку, вступив с ними в союз.

Ошибки надо исправлять! — сказал он и позвал двух сотников.

Сняв сапоги, они прошли в большую палату, где вповалку лежали безоружные казаки. Одни храпели, другие постанывали во сне.

— Почему они так спят? — подумал Карача. И сам дал ответ: — Они давно не ели досыта.

Он посмотрел в лицо разметавшемуся во сне атаману. Кольцо лежал на спине, широко раскинув руки. Отросшие кудри его стелились по коврам, он улыбался чему-то, чмокая пухлыми по-детски губами во сне.

— Ему снится женщина! — решил Карача.

По блюду, которое, когда оно было наполнено пловом, с трудом нес человек, так велико оно было, бегала мышь, подбирая рисовые зерна. Она скользила и не могла выбраться по гладким высоким стенкам.

— Ошибки надо исправлять! — сказал Карача и раздавил мышь, наступив на нее пяткой в толстом пестром носке-джуребе. — Зарежьте их всех! Поднимайте воинов, мы идем на Ермака.

Карача был четвертой силой!

Весть о гибели Кольца облетела все улусы. Казачьи головы возили по татарским деревням. Возбуждение против казаков не знало границ. По кочевьям разъезжали муллы и призывали к поголовному восстанию против царской власти и его «верных собак», казаков. Слух о том, что казаки почти все умерли, а остальных, лучших воинов, перебил Карача, рождал надежду на скорую победу и отмщение. Но сильнее ненависти к Ермаку было желание дорваться до богатств, которые, по расчету татар, были накоплены в Кашлыке.

— У гяуров нет еды, но горы мягкой рухляди!.. — это будоражило воображение. Татарские воины, которые жили столетиями только за счет грабежа остяков и вогуличей, грезили наяву о возвращении прежних времен.

Карача умело повернул в свою пользу слух о возвращении Сеид-хана. Его посланцы рассказывали, что это пришла долгожданная подмога от единоверцев из Бухары. Множество очевидцев подтверждало: «Да! Из Бухары прибыло множество всадников!»

Несколько мелких групп казаков, отправлявшихся в окрестности Кашлыка за продовольствием, были убиты. Убивали зверски. Перед смертью долго мучили: выкалывали глаза, рубили по куску, начиная с пяток...

Кровь и зверства возбуждали, как хмельной кумыс. Битые на Човашевом мысу, битые на Абалаке, битые в семи урочищах по Тоболу, битые на Иртыше, на Тавде, на Оби, вояки теперь рассказывали о прошлых сражениях, как о победах над трусливыми казаками...

Кольцо ненависти сжималось вокруг Кашлыка все крепче. Остяков и вогуличей, везших Ермаку ясак и припасы, ловили и сжигали вместе с ясаком. Шаманы Аблыгерима и Нимньюяна вторили муллам, призывая уничтожить занозу, впившуюся в тело благородной Сибирской орды.

Осторожно, по-волчьи, отряды Карачи обходили со всех сторон Кашлык, сжимая окружение.

Казаки прекрасно понимали, что с гибелью Кольца все переменилось в Сибирском ханстве, а после того как ушедший со своими людьми в подсмотр атаман Яков Михайлов не вернулся и перестали приходить ясашные люди, стало ясно всем — осада практически началась.

Казаки успели, пользуясь погожими днями, отогреть кострами землю и в огромных могилах похоронить всех умерших этой страшной зимой. Они успели поднакопить немного продовольствия и перетащить весь оружейный припас в Кашлык.

В первый день Великого поста с напольной стороны показались пестрые отряды Карачи. Они приближались, постепенно заполняя весь горизонт. Медленным шагом приближались к стенам. На расстоянии пушечного выстрела они остановились.

Несколько всадников подскакали к запертым воротам и, скаля зубы, закричали:

— Эй, старый дед Ермак! Хочешь знать, где твой глупый атаман Кольцо? Выйди сюда, мы расскажем тебе.

Всадники хохотали, молодецки разъезжали под стенами. Страх близкой опасности делал их нервно-веселыми.

— Что же ты не выходишь? Совсем старым стал или ползаешь на карачках от голода? Иди, мы расскажем тебе, что случилось с другим твоим атаманом!

Неожиданно ворота раскрылись, и Ермак, без оружия, вышел навстречу весельчакам.

— Ну, — сказал он, подходя к самым конским мордам. — Сказывай, как погиб Кольцо!

Быстро справившись с испугом, есаул Карачи, напирая конем на атамана, подбоченясь, стал над его головой.

— Я! — сказал он. — Я убил твоего атамана. Он обожрался с голоду и заснул так, что не услышал своей смерти! Это я перерезал ему горло...

Страшной своей рукою Ермак лапнул всадника за ногу и сдернул с седла. Взлетел и опустился над головой хвастуна чудовищный кулак атамана, и треснула под малахаем в окованном деревянном шлеме его голова.

Кони шарахнулись. Мотнулись в седлах, растерявшись, всадники. Старый атаман повернулся и, по-медвежьи сутулясь, вошел в ворота. Створки затворились и тут же превратились в щетку от сотен впившихся стрел.

С воем и визгом прихлынула к стенам орда — тащили лестницы, вязанки хвороста, карабкались по ледяным склонам кручи, на которой стоял Кашлык, пытались арканами и баграми зацепиться за стены.

Крепость молчала. И когда первые смельчаки стали карабкаться на стены, грохнуло из всех стволов, огнем сметая штурмующих, и перед стенами, и вдоль стен.

Из поновленных башен, вдоль ряжей стены, били пищали затинные дальнего боя и подошвенного боя, а в промежутках между залпами много дальше, чем свинец и стрелы, летели кованые арбалетные болты, пробивая зараз двух-трех человек.