«Так и дела человека: гнусные влекут за собой мощную радость, неописуемое удовольствие, но поганят душу не хуже, чем жир — тело. А добрые, хм, постные дела облагораживают, очищают…»

Один из гостей встал, золотой кубок поднял к потолку, мощным рыком перекрыл гомон:

— Славься, королева Сноудона!

Раздался одобрительный рев, последовали аплодисменты, королева наградила гостя ослепительной улыбкой.

Музыка грянула с новой силой, Гингалин поморщился, залил раздражение вином.

Подле королевы был стол очищен, застелен бархатным отрезом: пушистая любимица на нем лакомится молоком, перепелиными грудками.

«Интересно, — подумал с сарказмом, — когда придет черед брачной ночи, эта мурлыка со злобной харей будет рядом?»

Кубок опустел, и виночерпий угодливо наполнил сосуд снова. Гингалин одним махом осушил его, звякнул дном о стол.

— Сэр, извольте не напиваться, — сказала королева холодно. — Ведите себя достойно.

Рыцарь дерзко улыбнулся:

— А то что? В угол поставите?

Королева округлила глаза, но Гингалин ответил холодным взглядом, заставив правительницу спешно отвернуться. Очередной гость выкрикнул тост, королева ответила натянутой улыбкой.

Юноша завертел головой, увидел бледное лицо Хелии, вздрогнул, вгляделся пристальнее: восковая бледность, под глазами синева.

Хелия уловила его взгляд, пугливо вжав голову в плечи, уставилась на тарелку с развороченной грудинкой.

«Что с ней? — забеспокоился Гингалин. — Неужели заболела? Почему не выйдет из-за стола, не отдохнет?»

Гингалин нахмурился, осушил очередной кубок.

«В конце концов ее дело», — подумал сердито.

Виночерпий откуда-то извлек новый кувшин, багровая струя качнула кубок, заполнила золотой сосуд.

Гингалин снова посмотрел на Хелию и поразился ее виду: неведомый ужас исказил милое лицо, глаза запали, подбородок мелко дрожал. Юноша, проследив за ее взглядом, уставился на кубок королевы. Золотой обод прилип к сочным губам.

В мозгу Гингалина сверкнула молния, резким движением он выбил кубок из руки королевы, сосуд покатился по полу — багровая струя плеснула на стол, обрызгав кошку. Кошка с оскорбленным фырком принялась вылизывать намокшую шерстку.

Пирующие замерли, музыка смолкла, во взоре королевы стал разгораться гнев. Гингалин напряженно смотрел на кошку: пушистая любимица провела язычком по шерсти, затем судорога скрутила ее тело, кошка жалобно и хрипло мявкнула. Королева вскрикнула, глядя на агонию питомицы. Пушистый хвост дернулся, по телу прошла судорога, и кошка замерла.

— Стража! — крикнул Акколон.

Королеву подняли с трона, десятки бронированных воинов образовали вокруг нее кольцо, гости в ступоре взирали на обнаженные мечи.

Гингалин смотрел на Хелию, она ошарашенно покачивала головой. По щекам фрейлины катились слезы, а во взгляде читались разочарование и огорчение неудачей.

Хелия громко всхлипнула. Лицо королевы, казалось, разом постарело, она пошатнулась, страж заботливо ее поддержал.

— Схватить Хелию, — приказала она мертвым голосом.

В зале послышался изумленный ропот. Стражи остолбенело переводили взгляды с повелительницы на фрейлину. Гингалин подпер голову ладонью, его трясло от страха.

Стражи подхватили фрейлину под руки. Девушка не сопротивлялась. Гости смущенно уставились в тарелки.

Гингалин смотрел в затылок Хелии: у выхода девушка обернулась, и у него сжалось сердце от ее прощающего взгляда. Он встал, пошатываясь, направился к выходу.

— Слава спасителю королевы! — завопил кто-то истерично.

Зал взорвался овацией, криками бешеной радости. Юношу передернуло, как будто его окатили помоями. За спиной затопали сапоги: его окружили стражи, королева взяла его под руку.

— Мой спаситель, — всхлипнула благодарно.

Гости проводили королеву и ее жениха бравурными криками.

Страж отпер массивную дверь, противно скрипнувшую, склонился в почтительном поклоне:

— Моя королева.

Владетельница Сноудона с милостивым кивком приняла из его рук факел: пламя потрескивало, бросая на сырые стены подвала багровые отсветы.

— Моя повелительница, не надо вам туда одной, — сказал страж беспокойно, — она хотела вас убить.

Королева дернула плечиком, поверх роскошного платья накинут плотный плащ, от движения полы распахнулись — тускло блеснул камешек в рукояти кинжала.

— Не беспокойся, — сказала холодно. — Не входи, пока не позову.

— Сделаю, моя королева.

Повелительница скользнула в темную камеру, страж закрыл дверь снова, огласившую подземелье противным скрипом ржавых петель.

Устроив факел в стенной скобе, королева сощурилась, морща нос от тяжелых запахов плесени и гниения. Слабый лунный свет проникал в зарешеченное окошко под потолком. В углу, на охапке прелой соломы, что-то зашевелилось, и королева отступила на шаг при виде бледного лица и горящего взгляда.

Владетельница Сноудона разглядывала любимую фрейлину с брезгливым любопытством: когда-то та была в королевстве второй по красоте, теперь стала всклокоченной вилланкой, с чумазым лицом, в порванной одежде, и вызывала лишь жалость.

— Моя королева, — прозвучал в полутьме хриплый голос.

— И тебе не совестно? — спросила правительница резко.

Молчание.

— Очень жаль, что ты сделала неправильный выбор, — сказала королева сурово. — Я понимаю тебя, где-то даже восхищаюсь, но простить попытку убийства не могу. Но в память о нашей дружбе я оставлю тебе жизнь.

— Моя королева милостива, — сказала Хелия с грустной насмешкой. — Оставляет гнить в сыром каменном мешке.

— Хочешь на плаху? — осведомилась королева. — Изволь.

Хелия устало закрыла глаза и свернулась калачиком на прелой соломе.

— Думаешь, он придет? — спросила королева с издевкой.

Хелия вздрогнула, приподнялась на подстилке. Королева со злым удовлетворением уловила в ее взоре отчаянную надежду.

— Да, придет, — сказала Хелия с вызовом. — Придет.

— Милая, почему? — улыбнулась королева снисходительно. — Думаешь, он тебя любит?

Фрейлина отвернулась, в камере повисло угрюмое молчание.

— Боже, Хели, какая ты глупышка, — рассмеялась королева. — Он никого не любит, наш… мой рыцарь. Именно его холодность подогревает мой интерес.

Хелия продолжала молчать. Королева с огорченным вздохом покачала головой:

— Никогда бы не подумала, что наша дружба кончится таким образом. Мне так жаль, Хели, так жаль! Прости, но донашивать мои платья — одно, а зариться на жениха — другое.