Им обоим была присуща одинаковая слепота. Когда весть об отречении достигла Царского Села, царица отказалась в нее верить, потом стала уповать на Бога: «Я храню веру в милосердие Божие. Бог не оставит нас». Воссоединившиеся супруги, которых окружало всего несколько верных людей, надеялись уехать в Крым или перебраться за границу. Но их надежды не сбылись. В Петрограде толпа освистала «тирана-кровопийцу» и «немку». 31 июля императорскую семью увезли подальше, в сибирский город Тобольск, дабы приглушить политические волнения, а также не допустить ее побега. Петроград, как и Москва оказался в руках большевиков. В.И. Ленина избрали председателем совета народных комиссаров, с Германией было подписано перемирие, учредили Российскую Советскую Федеративную Социалистическую Республику, Л.Д. Троцкий основал Красную армию, Москва стала столицей.

30 апреля 1918 г. императорскую семью перевезли на Урал, в Екатеринбург. Ипатьевский дом стал их тюрьмой.

Боясь продвижения Белой армии, большевики решили избавиться от царя и его близких. В ночь с 16 на 17 июля императорскую семью разбудили. Все поспешно оделись, и их увели в небольшую комнату в подвале. Николай нес сына на руках. Никто ничего не подозревал. В соседней комнате стоял наготове отряд солдат. Николаю и Александре принесли два стула. Дети и верные люди, сопровождавшие семью (доктор Боткин и трое слуг) встали сзади в ряд. Командир быстро огласил решение Уральского совета о расстреле. Николай спросил: «Что?», повернулся к солдатам спиной и обнял Алексея. Тут же раздались ружейные выстрелы. Солдаты заранее получили приказ, в кого стрелять и бить в область сердца, чтобы избежать сильного кровопролития и поскорее закончить дело. «Стрельба усилилась, когда те, кто был ранен, застонали». Когда пальбу остановили, оказалось, что Алексей, трое его сестер и двое слуг еще живы. Пули отрикошетили от тел девушек. Когда солдаты попробовали добить их штыками, у них не получалось проколоть корсеты. «Тогда, — рассказывал командир, — приступили достреливать… Алексей так и остался сидеть, окаменевши, я его пристрелил. А [в] дочерей стреляли, но ничего не выходило… Тогда их пристрелили, стреляя в голову»[323]. Тела немедленно вывезли из города, облили кислотой, чтобы замести следы и сняли с них все, что могло иметь ценность.

Ольге было 23 года, Татьяне — 21, Марии — 19, Анастасии — 17, Алексею — 14. Николаю II недавно исполнилось 50 лет, Александре — 48.

Находясь в заключении, перед лицом тюремщиков Николай сохранял самообладание, отвечал терпеливо и вежливо, умел спокойно и любезно произнести нужное слово, Александра же оставалась «высокомерной и полной спеси». Годом раньше 3 апреля 1917 г. Александр Керенский, тогдашний глава оппозиции и будущий эфемерный хозяин России, нанес визит низложенным государям, находившимся под домашним арестом. Николай принял врага самодержавия просто: пожал ему руку и представил царице. «Александра Федоровна, надменная, чопорная и величавая, нехотя, словно по принуждению, протянула свою руку. В этом проявилось различие в характере и темпераменте мужа и жены. Я с первого взгляда понял, что Александра Федоровна, умная и привлекательная женщина, хоть и сломленная сейчас… обладала железной волей. В те несколько секунд мне стала ясна та трагедия, которая в течение многих лет разыгрывалась за дворцовыми стенами»[324].

На протяжении всей жизни Николай и Александра создавали у близких неизменное впечатление: любящая чета, заботливые родители, предпочитавшие буржуазную жизнь императорской представительности, которую налагали на них их обязанности. Верный муж, нежный отец, простой по характеру, лишенный любознательности Николай ответственно относился к своим государственным функциям, но имел при том ограниченный, если не посредственный, ум и очень слабую волю. Он был царем-буржуа (аналогично во Франции называли Луи-Филиппа), не обладал блеском Александра I или великодушием Александра II Освободителя, но являлся таким же поборником самодержавия и врагом либерализма, как его отец Александр III.

В частной жизни Александра очень напоминала супруга. Любящая жена, прекрасная мать. Но, осознавая свое влияние на вечно нерешительного человека, она считала, что у нее есть высшая задача, и вошла в политику, опираясь всего на несколько упрощенных идей, вместо размышления предавалась мистической экзальтации, а вместо действий упорствовала в собственной слепоте. Николай и Александра цеплялись за самодержавие, пришедшее из прошлого и совершенно не адаптированное к их эпохе.

Личной драмой этих правителей, которую они стремились не выводить за пределы узкого круга, стала, как мы знаем, неизлечимая болезнь сына, наследника короны. Боль тем более сильная, что должна оставаться тайной. Александра, мучившаяся от страшной душевной пытки и убежденная в своей виновности, замкнулась в собственном горе. Чтобы облегчить страдания сына, надеясь на его исцеление, она слепо доверилась чудотворцу, а тот поспешил влезть в политику. Помощь, на которую она рассчитывала, сделала ее должницей старца. Александра разделила мир на друзей и врагов Распутина, содействовала первым, отправляла в немилость вторых, чем способствовала нестабильности в министерствах и недальновидности политического курса.

Николая целиком и полностью занимало здоровье царевича. Покорный жене, он поддерживал ее увлечения и неприязни или даже заражался ими вплоть до того, что отделился от русской элиты, то есть собственных родственников, которые яснее, чем он видели, к какой пропасти тянул их этот целитель-колдун. Оба супруга только и думали, как бы сохранить политическое наследие, полученное от предшественников, чтобы целиком передать его наследнику, если тому доведется выжить. И любые уступки, грозившие превратить империю в конституционную монархию, были ненавистны Николаю и Александре, а те, кто настаивал на изменениях, что либералы, что социалисты — не важно — являлись их врагами.

Союз, когда у мужа характер слабый и податливый, а у жены — авторитарный, но замешанный на сумбурном мистицизме, сделал Николая и Александру Федоровну чужими своему времени. Взаимная слепота привела их к гибели.

Византийский император Юстиниан I.

Мозаика в базилике Сан-Витале в Равенне.