– Кезон весь вечер помалкивает, – промолвил Сципион. Его теплая улыбка и мягкий тон резко контрастировали с бесцеремонностью Максима. – Это не похоже на нашего Кезона. Он обычно такой остроумный. Полагаю, мой дорогой друг задумался о чем-то очень важном.

– Я думал… – Кезон прокашлялся. – Я думал, что мой мудрый родич Максим, безусловно, прав. Что бы ни говорили другие, правильная стратегия в обращении с хитрым карфагенянином заключается в том, чтобы уклоняться и выжидать. Пусть он растрачивает силы, атакуя наших союзников: чем большую территорию он займет, тем на большем пространстве ему придется рассредоточить войска для охраны завоеваний. Пусть разместит гарнизоны хоть по всей Италии, чем больше их будет, тем слабее будет каждый в отдельности. Пусть его солдаты топчут поля, потом посмотрим, как они будут голодать. Пусть ударит зимняя непогода, посмотрим, как незваные гости из жаркой Африки справятся с холодом. Как я слышал, и не раз, от тебя, родич Максим, этот наш новый консул Варрон сумасбродный глупец. Ты ведь никогда не смягчал выражений, даже если речь шла о бедном калеке вроде меня!

Кезон сделал глубокий вдох.

– Но если без сражения не обойтись, то лучше дать его поскорее, не откладывая. Рим не мог бы желать лучших защитников, чем те два доблестных воина, которых мы сегодня чествуем.

Он поднял чашу.

– Если каждый солдат армии Варрона и Павла таков, как ты, Сципион, и как ты, родич Квинт, тогда слонам Ганнибала лучше кончать слоняться по Италии – пусть убираются отсюда, поджав хоботы!

Оба воина рассмеялись и подняли чаши.

– Вот таков мой Кезон! – заявил Сципион. – Уж он-то умеет меня рассмешить!

Нежась под любящим взглядом друга, Кезон забыл и о своей зависти, и о чувстве собственной никчемности.

Было подано последнее блюдо – луковая похлебка на говяжьем бульоне, но Максим велел рабу унести чаши.

– Утром вы поблагодарите меня, когда поскачете из Рима с ясной головой на плечах!

Обед завершился, и гости направились в переднюю, чтобы распрощаться. Кезон шел следом за Максимом, который обнял Квинта за плечи и говорил ему на ухо слова, которых Кезон просто не мог не услышать.

– Я рад, что мы побыли вместе, сынок. Хотя, если ты хочешь знать мое мнение, на этом ужине должны были бы присутствовать только воины. Я бы никогда не стал приглашать Кезона, пусть он мне и родич, если бы не настоял твой друг Сципион. Что он нашел в этом молодом человеке – ума не приложу!

Квинт пожал плечами:

– Сципион говорит, что в жизни есть не только война и политика. У них с Кезоном есть общие интересы. Они оба любят книги и поэзию.

– И все равно…

Внимание Кезона было неожиданно затребовано рукой на его плече.

– Ты, наверное, выпил слишком много вина сегодня, – сказал Сципион. – Весь раскраснелся.

Кезон неожиданно полез за пазуху, извлек плотно свернутый свиток пергамента и вложил его в руку Сципиона.

– Что это?

– Подарок на дорогу. Нет, не разворачивай сейчас. Прочтешь потом.

– А что это?

– Я заказал Эннию поэму. Знаю, что он твой любимец.

– Она что, специально написана для этого случая? Но почему ты не прочел ее вслух за ужином? Ты мог бы добавить обеду блеска.

Кезон покраснел еще пуще: чего-чего, а читать стихи под хмурым взглядом Максима ему вовсе не хотелось.

– Энний воин, как и ты. Эта поэма – призыв к оружию. Весьма воодушевляющий призыв, уверяю тебя. Нынче такие вещи никому не удаются лучше, чем Эннию.

– В скором времени он стяжает не меньшую славу, чем Гомер, помяни мои слова, – заявил Сципион.

Кезон пожал плечами:

– Малость претенциозно, на мой вкус, но я знаю, что тебе нравится его поэзия. Почитай стихи перед сражением для воодушевления. Или после сражения, чтобы достойно отметить победу.

– Непременно так и сделаю, если только уцелею.

Кезон почувствовал холодок.

– Не говори так, Сципион.

– В предстоящие дни, чем бы ни обернулась в итоге эта война, погибнет очень много людей. Одним из погибших могу оказаться и я.

– Нет! Боги защитят тебя.

Сципион улыбнулся:

– Спасибо за благословение, Кезон, и за поэму.

* * *

Выйдя из дома Максима, Сципион и Квинт пошли в одну сторону, а Кезон двинулся в другую.

Летняя ночь была теплой. Светила полная луна. Кезон хмуро смотрел на свою тень – прихрамывающую фигуру, пересекающую темные, безлюдные улицы Палатина. Враждебность Максима и разговор Сципиона о смерти оставили у него чувство уныния и тревоги, но он знал место, где мог дышать свободно и расслабиться даже в такой поздний час.

Спустившись к подножию Палатина и пройдя через Форум, район храмов, площадей и общественных зданий, Кезон вступил в гораздо более скромную часть города. Узкие, петляющие улочки Субуры предлагали самые разные развлечения, особенно с наступлением темноты. В эту последнюю ночь перед уходом на войну солдаты заполняли таверны, игорные заведения и публичные дома: где-то неподалеку завязалась драка, чуть подальше нестройные пьяные голоса исполняли старинную строевую песню. Вся эта территория провоняла вином, мочой и рвотой. Ставни окна на верхнем этаже распахнулись, и в ярком свете луны показалась едва прикрытая, ухмылявшаяся проститутка. Уставившись вниз на Кезона, она принялась приманивать его бесстыдными жестами, но тот поспешил дальше, глядя прямо перед собой.

Вскоре он нашел искомый проулок – тесную, сырую щель, столь узкую, что, разведя руки, можно было коснуться обеих стен. Здесь не горели факелы, сюда не проникал лунный свет. Идти дальше пришлось в темноте, но путь остался недолгим. Наконец Кезон прибыл на место и постучал в грубо сделанную дверь.

Открылся глазок, и в него вперился настороженный взгляд. Кезон назвался, и раб сразу же открыл дверь.

Кезон вошел в заполненную людьми комнату, атмосфера которой весьма отличалась от степенного, строгого патрицианского декорума, царившего в доме Максима. В одном углу музыкант наигрывал на флейте бойкую мелодию, но его почти заглушал шум разговора. Общество было смешанным и по возрасту, и по общественному положению. Гости в богатых одеяниях и поношенных туниках сидели вперемешку – кто на обеденных ложах, кто на полу, подстелив коврик. Присутствовало даже несколько женщин.

В руке у каждого была чаша. Хозяин – дородный бородатый мужчина лет за тридцать – расхаживал по комнате, наливая вино из глиняного кувшина с выщербленной ручкой.

Тит Макций Плавт поднял голову, увидел Кезона, расплылся в улыбке и шагнул ему навстречу, пролив вино на одного из гостей – тщедушного с виду юнца, который запищал от смеха.

Плавт нашел оставленную чашу, вложил ее в руку Кезона и налил ему вина.