Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Садитесь, пожалуйста. Прекрасно. Теперь сосредоточьтесь и постарайтесь вспомнить.
— Ради Бога!
— Ну, ну… Вы, Александр Аркадьевич, во время войны, кажется, давали концерты в Мурманске… Помните? Так вот… Не говорит ли вам о чем-нибудь фамилия — Сергеев? Да-да, Сергеев. Он еще в ансамбле участвовал, на аккордеоне играл.
— Ну, и что же, что играл?
— Дело не в том, что он играл на аккордеоне, — насупился старичок, — а в том, что он передавал англичанам секретные сведения… У нас есть подтверждающий материал. Однако нужны дополнительные сведения. Вы можете подтвердить?
Галич изобразил старичка и его паучью осанку.
— Я ответил: могу.
Старикан этот даже порозовел. Задвигался на своем стуле, и глаза у него стали более осмысленными.
— Ну… Ну и что?.. Они с ним встречались?
— Да, встречались.
— И разговаривали?
— Да, и разговаривали.
Старикан просто весь задрожал:
— И на корабль к нему приходили?
— Приходили, — говорю. — В каюте у него бывали.
Старикан вышел из-за стола, прошелся по коврику и стал потирать от удовольствия руки.
— Чудесно! Спасибо вам за ценнейшие сведения, Александр Аркадьевич. Вы себе даже представить не можете, как вы нам помогли! Именно такого рода сведения нам больше всего и полезны. Спасибо за помощь! Только теперь вы их нам изложите, пожалуйста, письменно, Александр Аркадьевич.
— С удовольствием.
Он провел меня в соседнюю комнату, дал ручку с бумагой и оставил одного. Я накатал на трех листах, листочки собрал и направился к старику, вот, дескать, прочтите.
— Однако, — сказал я ему, — довожу до вашего сведения, что именно в тот момент, о котором идет речь, я как раз в Мурманске не был. Подробно в этих записях указываю. Меня тогда в Мурманск не пустили по вашему же специальному распоряжению. Так что я тогда остался без работы в Москве и чуть не подох от голода без продуктовых карточек.
У старикана перекосилась физиономия.
— Так вы еще над нами издеваетесь! Вы — так! Вам все хахиньки! Вам все насмешечки! Но не беспокойтесь, товарищ Галич. У нас вы по-другому будете смеяться. Вон отсюда!
Дома я собрал узелок и стал ждать. Я тогда почти перестал спать. Они ж забирали людей ночами.
— Ну?..
— Ничего, — сказал Александр Аркадьевич и хохотнул. — Обошлось. Почему? Не имею понятия. Может, другими делами завалило, а может, старичку со мной просто связываться не захотелось. Очень уж старенький он был. Переутомился.
Галич помолчал, потом вдруг меня спросил:
— Кстати, Майечка, мне здесь кто-то недавно говорил, что вы одно время работали в Московской писательской организации. Не помните ли вы там такого писателя Александра Рекемчука?
— Ой! — обрадовалась я. — Как же не помнить! Ведь он же был моим шефом. То есть не прямым начальником, как Виктор Николаевич Ильин. А как общественная нагрузка по работе с молодыми.
— Хо-хо! Ну, и как же он там у вас шефствовал?
— Хорошо шефствовал. Он иногда звал меня посидеть с ним в ресторане за столиком, поболтать… Приятный, добродушный толстяк.
— Совершенно верно, — подтвердил Галич. — И почему Юрий Олеша придумал своих толстяков злыми? Они редко бывают злыми. Жирок… как бы это сказать… растворяет агрессивные наклонности. Зато уж тощих берегись!
Все расхохотались и поглядели на Глезера, который сидел, как Кощей Бессмертный.
— Поглядел бы я на вас, — сказал он. — Как бы вы выглядели, если бы вас посадили в этот муравейник.
— Сашечке это, слава Богу, не грозит, — сказала Нюша. — Он никогда не влезает ни в какие муравейники. Его не касается никакая грязь. — Нюше, как видно, припомнилось что-то малоприятное, и она, величественная, гневно и грозно нахмурилась. — Да вы себе даже представить не можете, что там творилось, на этой мюнхенской радиостанции! Там была жуткая атмосфера! Такие сплетни! Такие сплетни! Я из-за этого… заболела. Там все разбились на группки, все друг друга подсиживали, и каждый старался перетянуть Сашечку на свою сторону. Но нет!
Александр Аркадьевич поморщился.
— Нюша, — сказал он. — Ну, для чего ты стала вспоминать все эти вещи? Хватит, прошу тебя! Так о чем мы с вами, Майечка, говорили?
— О Рекемчуке.
— Да-да, о Сашке. А то все перекрутилось совсем в другую сторону. Так вот… Не берусь судить, каким он был писателем, но парнем был совсем неплохим. Особенно в подпитии. А однажды, уж не помню по какому поводу, он здорово хватанул, и его потянуло рассказывать. В ЦДЛ, конечно.
— Саша, милый, — говорит, — только никому об этом ни слова. Но тебе, как другу, скалу.
Меня тогда как раз только что исключили из Союза писателей. Все удивлялись и нервничали, потому что общего собрания, как полагается в таких случаях, не было. Это уже потом, вопреки уставу, стали исключать на Секретариате. Так потом исключали Володю Корнилова и Лидию Корнеевну Чуковскую. Однако новая мода пошла с меня, и я до сих пор этим горжусь. — Александр Аркадьевич хохотнул. — Приятно, что ни говорите, быть первооткрывателем, пролагателем новых путей. А Сашка Рекемчук, он что ж, он только приоткрыл мне их закулисную возню:
— Под страшным секретом… Семеро нас там было на этом голосовании… У-у, суки! Голосование, конечно, тайное… Стали подсчитывать голоса, а… батенька, миленький, четверо-то оказались против! Что началось! Стрехнин, этот мудак, он тогда заправлял всем этим делом… Так он даже посерел от страха. Молчит, головой качает и пальцем на потолок показывает — дескать, нет, не годится, товарищи! Там ждут единогласного решения. Переголосовать! Он приказал. Ну, мы переголосовали, естественно. — Он проглотил еще рюмашечку. — На этот раз, ты уж прости, друг, единогласно.
Галич вздохнул. Он устал рассказывать, но Нюша попросила:
— Сашечка, ты расскажи, пожалуйста, еще про веревку… Ну, помнишь, уже перед самым отъездом…
— A-а, да-да…
— Ты расскажи, и мы поедем. Уже поздно, и Шуша не кормлена. Кстати, как у вас тут с такси?
— По телефону, — сказала я. — А для Шуши у меня есть мясо. Хотите?
— Нет, — сказала Нюша. — Шушечку мы кормим только бифштексами из нашей мясной на авеню Гюго. Ведь правда, доченька? —