вообще свойственно ученым-естественникам, многократно негативно высказывался о философии: «У меня является истинное, хорошее отвращение ко всяким Кантам, Авенариусам, Махам, Мережковским и пр., pardonnez l’ expression[410], сволоте» (4 мая 1910); «философия и прочая дрянь» (23 января 1913); «„Философы“ – грустное скопище. Неужели люди не найдут себе другой специальности» (1 апреля 1945). С другой стороны, Вавилов многократно признается в своей страсти к философствованиям: «Скорее всего, несмотря на всю мою антипатию к философии, я философ» (7 июля 1913); «Психология моя особенная. Хочется жить, чтобы знать, чтобы узнать ход мира и его смысл. Философский лейтмотив. Остальные все стимулы есть, но не сильные» (5 января 1941); «Проще всего жить не философствуя, лучше всего это выходит у женщин. А, стало быть, мужчинам в силу какой-то биологической необходимости надо философствовать и отрешиться, понять бытие» (13 апреля 1941); «Философия – это и есть попытка настоящего сознания (другое дело, может ли эта попытка удаться), попытка подняться выше себя самого, заглянуть поверх себя» (12 января 1945); «Я философ» (1 января 1946); «Так ясно теперь на конце 56-го года жизни, что я всегда был „обобщителем“ – философом и мой путь где-то между экспериментальной физикой, философией и историей» (1 января 1947); «„философствовать“ хочется больше, чем когда-либо» (9 августа 1947); «…так тянет в философические мысли» (11 сентября 1949); «я, по природе моей, главным образом „философ“» (22 января 1950).

3 августа 1947 г. Вавилов, перечислив ряд имен великих философов от Платона до Гегеля, огорченно написал, что они «ни за что не зацепились реальное, ничего не изменили. В каком же потрясающем различии в сравнении с ними естествознание! Философию пора вывести из этого состояния мертвого хода, и, думаю, это случится». «Все мудрецы кажутся наивными и все надо начинать сначала. Но эта ясность начинает пробиваться только сейчас» (3 марта 1946).

В середине – конце двадцатых годов Вавилов включает философские фрагменты в книгу «Глаз и солнце» – затрагивает тему отличия сна от действительности, обмана чувств от реальности. А в тридцатых годах 40-летний физик-академик начинает публиковать в журналах и сборниках «настоящие» философские работы.

В дневниках В. И. Ленин как философ упоминается лишь один раз[411] – «Пишу со страшным напряжением и бездарностью доклад „Ленин и современная физика“» (30 января 1944). Этот доклад и стал официальной «визитной карточкой» Вавилова-философа. Он был издан отдельной брошюрой, опубликован в книге «Общее собрание АН СССР 14–17 февраля 1944 г.», в двух научных журналах («Вестник Академии наук СССР», «Электричество») и в главном советском философском журнале «Под знаменем марксизма», в научно-популярном журнале «Техника молодежи» и даже упомянут в газетах «Правда» и «Известия».

Вклад признанного классика советской философии естествознания академика С. И. Вавилова в диалектический материализм многократно описан его биографами. Однако официальная философская библиография Вавилова относительно невелика и однообразна. Кроме главной работы – доклада «Ленин и современная физика» (с его двумя ранними версиями – 1934 и 1938 гг. – и несколькими версиями более поздними, 1949–1950 гг.) – Вавилов опубликовал всего четыре философские статьи. При этом все они построены по одному и тому же шаблону, их главная идея проста и малоинтересна (физика подтверждает диалектический материализм – «учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина») и отличаются лишь цитатами из работы В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» и разбираемыми примерами – где-то больше внимания уделено оптике, где-то атомной физике. Прочитав еще в юности, среди прочих многочисленных философских сочинений – «с карандашом» и общим одобрением – знаменитый впоследствии «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина («Я в 1909 г. купил „Материализм и эмпириокритицизм“ В. Ильина, на книжке даже сохранились мои пометки того времени» – [Франк, 1991], с. 112), Вавилов, тогда сам того не подозревая, задал сквозную тему всем своим будущим официальным философствованиям: наука вообще и физика в особенности есть надежный инструмент в философской борьбе с идеализмом, мистицизмом и прочим мракобесием. Характеризуя годы «после революционных неудач 1905 г.», Вавилов в одной из статей пишет: «В пессимистической и реакционной атмосфере буйно зацвел идеализм и мистика всех видов и во всех областях науки, литературы, искусства и общественных движений» ([Вавилов, 1934], с. 36). В «Воспоминаниях…» он отмечает: «Перелистал я сейчас мой дневник за 1909 г. Читать его малоприятно. Видно внутреннее брожение, свойственное интеллигенции после 1905 г.» ([Франк, 1991], с. 117). В своих философских статьях Вавилов по сути всего лишь развернуто и аргументированно делился собственным юношеским опытом борьбы с этим «внутренним брожением», «идеализмом и мистикой» за научное мировоззрение, за «освобождение от всякого рода белиберды», обобщая один из эпизодов своей ранней философской биографии. Хотя в сталинском СССР он как физик мог публично философствовать лишь на темы из очень ограниченного набора позволенных, одна из таких дозволенных тем – противостояние естествознания паническому мистицизму начала века – оказалась, по счастью, Вавилову лично близка.

Помимо этой главной – «автобиографической» – темы, в «официальных» философских статьях Вавилова обнаруживается всего лишь несколько едва заметных точек соприкосновения с темами философских записей в личных дневниках. Круг же «неофициальных» тем очень широк, и темы эти зачастую очень необычны. Образ Вавилова-философа, возникающий при чтении дневников, кардинально отличается от образа, возникающего при чтении его философских статей. В молодости Вавилов писал о себе, что он «немножко из Гофмана, Достоевского и Розанова» (31 декабря 1912). С годами мало что изменилось.

«Метафизика, спаси меня от безнадежной физики!» (19 января 1942).

«…ясное чувство, что все философия» (5 ноября 1948).

«Бесконечная ловля самого себя. Глупая, безнадежная игра, как ловля собственной тени» (7 октября 1949).

«Проблема сознания»

В 1936 г. в доме отдыха Вавилов возобновил ведение дневника в виде тетради для записи философских мыслей. О «внешней» стороне жизни он первые несколько лет почти не писал, в основном пытаясь «подыскать эквивалент думам, сверлящим в больнице и санатории каждый день» (21 марта 1940). Думы эти были в высшей степени философскими. И первое слово первой записи (26 июля 1936) в этом новом дневнике – «Сознание» – символично.

«Загадка (проблема) сознания» стала сквозной темой всех поздних дневников (ее отдаленный аналог в ранних дневниках – в смысле верности теме – регулярно повторявшаяся мечта решить «гравитационную проблему»). 28 июля 1936 г.: «Сознание, конечно, самая интересная задача для естественника». 9 мая 1944 г.: «Как хотелось бы перед смертью хоть чуточку заглянуть за завесу загадки сознания». 14 апреля 1946 г.: «Никто не понимает, что такое сознание и как оно связано с веществом». 30 декабря 1946 г.: «Главного, самого интересного, касающегося сознания не понял никто». 31 декабря 1947 г.: «Брезжится доказательство сознания в мире». 1 февраля 1948 г.: «Когда оглядываешься на все сказанное и сделанное людьми, Платоном, Ньютоном, Лобачевским, Эйнштейном, Бором – видишь, что главное не сказано и не найдено: соотношение вещества и сознания – философская болтовня