— Ну, мужик, ты даешь, — уважительно присвистнул вервольф, изучающе водя носком своего ботинка по толстому слою необычных осадков, покрывших пол подземелья. — Вот уж точно: «прах к праху…»

— Ага! — похвально кивнул Хелил, пряча в сумку свою ставшую бесполезной «волыну», потому что в ней уже не было патронов. — Дает…

— Каму дает, вах? — встрепенулся Енох, не сводя со стригоя влюбленного взгляда.

Ангелы мгновенно оживились и зашушукались, правильно оценив своеобразный юмор, а также горячий темперамент носатого нефилима. А Тристан увидел, как Селестина завершающим жестом вложила в ножны катану, и понял, что блестяще справился со своей частью уговора. Следовало думать, он приобрел многое, но сохранил ли при этом свою душу?

Мы завернули за угол опустевшего коридора, по щиколотку засыпанного прахом развеществленных мороев, и прошли едва ли еще десять шагов, как вдруг уперлись в массивную железную дверь. Ее навесные крепежи и засов, вдвинутый в огромные петли, давно проржавели, но незримая печать иного свойства, прочно закрывающая выход из расположенной за дверью камеры, отнюдь не утратила своей исходной силы. Оборотень и стригой неуверенно топтались поодаль, а оба нефилима лишь охнули и резко отпрянули назад, ощутив исходящий от двери жар.

«Ага, значит Тристан и Конрад у нас слабонервные, — ехидно подумала я, — и на них рассчитывать не приходится, что весьма плохо. Хелил и Енох тоже нервные, и тоже спасовали, а это еще хуже. Вон как все прочь шарахаются! Впрочем, ничего удивительного в этом нет, ведь палит от двери так, словно перед нами находится не источенное временем и влагой железо, а современная доменная печь».

— Эржебет заключена там! — Я пальцем указала на ржавую преграду. — Я это чувствую!

— Я тоже, — поморщился Тристан. — Но тут мы тебе не помощники…

— Понимаю, — кивнула я. — Для вас эта дверь подобна смерти.

— Хуже. — Конрад прикрывался рукавом, защищая лицо от струящегося от двери жара. — Никогда не видел ничего подобного. Печет почище, чем от артефактов, припрятанных в хранилищах Ватикана, причем от всех оптом… Мы же оба являемся нечистью: я — оборотень, а он — кровосос. И посему нам здесь не пройти!

— Эта дверь запечатана подлинным словом Господа! — благоговейно выдохнул Натаниэль. — Аллилуйя!

— Воистину так! — перекрестился отец Григорий.

— У кого-нибудь случайно не завалялся в кармане сварочный аппарат? — бодро пошутила я, но никто даже не улыбнулся. На меня взирали восемь пар расширенных от волнения глаз, и в каждой застыл один и тот же вопрос: «А что дальше?»

Тогда я вздохнула со стоическим смирением монахини первых лет христианства, которую нечестивые язычники волокут на костер, кулаком вытерла свой вспотевший от жары и страха нос, а затем решительно шагнула к двери.

Если бы меня попросили рассказать о себе, то, боюсь, я смогла бы поведать немногое. Родилась, училась, хулиганила помаленьку, но в целом еще ни разу не вляпывалась во что-нибудь особо криминальное. Обзавелась друзьями и врагами, познала и потеряла любовь. В общем, жила, как все, сообразно своему уму-разуму, никого не трогала. И мне очень хотелось бы знать, почему неприятности всегда сами спешили потрогать столь непримечательную особу, как я: тянулись за мной, словно шлейф дыма за подбитым самолетом, липли ко мне как банные листья, слетались на меня как мухи на г… хм… на мед…

Короче, не подозревая ничего плохого, я шагнула к двери узилища, запечатанной словом Господа, и протянула руку к запору, намереваясь отодвинуть ржавый засов. Но, увы, из оного порыва не получилось ничего хорошего, ибо страстно любящие меня неприятности тут же не заставили себя ждать. Мои пальцы даже не успели прикоснуться к железу, как в следующий же миг раздался настолько оглушительный хлопок, словно кто-то всесильный с размаху саданул по Земле огромным молотом. Я получила сильнейший удар в грудь, нанесенный незримым кулаком, истошно завизжала и птичкой отлетела прочь шагов на пять, весьма болезненно грохнувшись на каменный пол. Ощущение было таким, будто меня со всего маху долбанули тяжеленным бревном, предназначенным для вышибания запертых ворот в какой-нибудь средневековой крепости. Ну да, чего уж тут притворяться, я и раньше догадывалась о том, что человек может совершить все, но только до тех пор, пока не начнет что-то делать. Но столкнуться с практической реализацией своих идей!.. М-да, сия демонстрация превосходства глупости над разумом оказалась чрезвычайно неприятной штукой. Я со стоном перевела себя в сидячее положение, всласть выругалась и ладонью потерла свою отбитую, сильно саднящую грудь. Представляю, какой смачный синячище у меня там появился: не иначе размером с мишень для стрельбы из лука.

— Санта, ты как? — Нефилимы поспешно подняли меня на ноги, сопровождая свои действия оным фирменным риторическим вопросом.

— Здорово! — насмешливо ответила я. — В голове звенит, будто в сотовом телефоне…

— Так не отвечай! — хитро улыбнулся умница Хелил.

— Что это было, кто меня долбанул на сей раз?

Конрад сразу же вскинул обе руки вверх, показывая — это не он.

— Знаю, — хмуро буркнула я. — Тогда кто? — Меня покачивало, слюна во рту имела горький привкус желчи, а голова слегка кружилась, как при контузии.

— Господь! — тихонько сообщил Натаниэль.

— Кто? — не поверила я. — Но почему? Я — наследная Хранительница «Божьего Завета», пришла в Чейт и теперь пытаюсь освободить женщину, являющуюся одной из потомков Иосии…

— Сел, милая, ты забываешь главное! — с жалостью в голосе подсказал Конрад. — Для Господа вы обе теперь в первую очередь стригойки — Дети Тьмы и его враги…

— Бред! — Я со стоном отчаяния запустила пальцы обеих рук в начавшие отрастать волосы, всем телом горестно раскачиваясь из стороны в сторону. — Какой же это бред!

— Анафема! — Отец Григорий проявил полную солидарность с моей позицией.

— Если бы Бог знал, какой бардак получится из его идеи сотворения мира, то он сразу создал бы цирк! — убежденно поддержала Оливия.

Я подняла голову и обвела шеренгу друзей сердитым взглядом. Те враз замолчали.

— Есть какие-нибудь здравые идеи, кроме шуточек и соболезнований? — требовательно вопросила я.

Идей не было.

— Значит, у меня нет иного выхода, кроме как пытаться любым способом проломиться сквозь эту треклятую дверь. С помощью Господа или без оной, — подвела неутешительный итог я.

Друзья протестующе зароптали, но я лишь безразлично пожала плечами и снова двинулась к двери, ощущая себя обреченным на заклание агнцем…

Конрада терзали неясные воспоминания. С одной стороны, он испытывал мучительный стыд от того, что не способен хоть чем-нибудь помочь своей любимой, упрямо штурмующей страшную преграду, а с другой — сила Господнего слова придавливала его, словно могильная плита, не позволяя сдвинуться с места. Вервольф почти задыхался, ибо раскаленный воздух с клекотом бурлил в его легких, выжигая их так, как огонь пожирает фитиль податливой стеариновой свечи. Рыцарь фон Майер четко осознавал: его потраченная понапрасну жизнь подходит к концу, сгорая кривым, совершенно никчемным огарком. Он так и не совершил ничего хорошего, он бесплоден, ибо не родил ни подвига, ни благого достижения. Зачем и ради чего он жил? Обрел ли он счастье? Возможно, сейчас это прозвучало бы смешно и нелепо, но Конрад и в самом деле считал себя счастливым. Он снова встретил любимую женщину и убедился в том, что и она испытывает к нему некое странное чувство, сотканное из прочно перевившихся между собой нитей любви и ненависти. Сегодня оборотень понял: счастье нельзя найти или потерять, ведь оно зависит только от нашего внутреннего состояния. Главное определиться, чего мы хотим добиться и правда ли нам нужно именно это? А Конрад хотел лишь одного — спасти Селестину, помочь ей в достижении ее собственного, пусть не связанного с ним и непонятного для него счастья. Он убедился: счастье есть! Просто это у нас нет уверенности в том, что счастье — будет, придет к каждому из нас, ибо оно дается лишь тому, кто готов его принять.