— Сережа!

Сережа задержался, вернулся к столу.

— Что, Александр Борисович?

— Когда проводишь преуспевающую вдову, — тихо сказал Турецкий, — посмотри по своим каналам, что у нас про нее есть. Просто для интереса, ага?

Сережа жеванул пару раз и ответил:

— Нет проблем, Александр Борисович.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Турецкий. — Пока! Сережа кивнул и ушел.

Вначале я был искренне шокирован внешностью вошедшей дамы, ибо внешность ее была отнюдь не скорбящая, но в разговоре, когда выяснилась вся ее удивительная история, я понял, что внешность не убавляет ее скорби. Эта женщина затаила боль глубоко внутри себя, и, когда она заплакала, я был даже каким-то образом обрадован, обнаружив в ней очевидное проявление человечности. Прощаясь, я даже подумал, что она мне понравилась, хотя и попросил Сережу проверить ее по компьютерной информационной сети.

Другие проблемы накатили на меня следом за визитом вдовы, ко мне заявился некий Рогозин. Если бы я не слышал эту фамилию утром от Меркулова, я бы и внимания не обратил на этого представителя комитета Верховного Совета по законности и правопорядку, но теперь я был готов к его визиту и потому даже волновался.

Рогозин оказался холеным и упитанным господином с лучезарной улыбкой и холодом в глазах. Пожав мне руку, он потом под столом вытирал ее носовым платком.

— Александр Борисович, я к вам по очень важному делу, — начал он. — Нам известно, что вы уже длительное время ведете следствие, касающееся деятельности так называемого Суда Народной Совести.

Я кивнул.

— Нам даже известно, что в руководстве находятся силы, препятствующие вашей работе.

— Надеюсь, вы не ждете, что я прямо сейчас начну вам жаловаться, — сказал я с улыбкой.

Он улыбнулся в ответ.

— Разумеется, в этом нет необходимости. Мы намерены поддержать вас всеми силами.

— Спасибо, — кивнул я. — Но кто это «мы»?

— Комитет по законности и правопорядку, — сказал Рогозин.

— Вы — депутат Верховного Совета? — спросил я.

— Нет, но я эксперт, член комитета. Вы хотите, чтоб я предъявил документы? — Он с готовностью полез в нагрудный карман, и я поспешил остановить его.

— Нет-нет, что вы, — сказал я. — Я просто хочу знать, к кому мне обращаться, когда действительно возникнут трудности.

Он кивнул.

— Вы знаете, я слышал о вас очень много хорошего от Меркулова.

— Вы знакомы с Константином Дмитриевичем? — удивился я.

— Да, — кивнул Рогозин. — Мы вместе заняты этим самым «Народным судом» в работе одной комиссии. Я ведь был в числе тех, кто начинал в свое время дело «Народной воли».

Тут я должен был крайне удивиться, и мне это удалось.

— Вы были… в числе организаторов?

— Почти, — усмехнулся Рогозин. — Я содействовал международным контактам руководителей проекта.

— Вот как, — произнес я. — Тогда, может, вы объясните цели этого… гм… проекта? Пока ведь мы рассматриваем его как сугубо преступную организацию.

— И правильно делаете, — кивнул Рогозин. — От первоначальных целей не осталось и воспоминания. Понимаете, этот проект предусматривал перестройку общественного сознания всего нашего народа.

— Ого, — не выдержал я.

— Только не спрашивайте меня, как все это реально предполагалось делать, — усмехнулся Рогозин. — Я, увы, не специалист. Но знаю, что ныне практикующийся террор в первоначальном проекте не предусматривался. Идеи были чисты, гуманны и возвышенны.

— Возвышенными идеями вымощена дорога в ад, — сказал я. — Так что же, ваша информированность не дает вам возможности вмешаться в нынешнее состояние дел?

— Информированность моя не такая уж значительная, как вы можете предположить, — со вздохом сказал Рогозин. — Но сейчас делается все, чтобы выйти на контакт с представителями «Народной воли». Выясняется, что в проект были вложены просто огромные средства, и мы не представляем, как все это может сказаться на жизни страны.

— Кто же контролирует это дело?

— Группа глубоко законспирированных политиков, — понизил голос Рогозин, — которые свои личные цели решили поставить во главу угла.

— Разве руководители государства не держали в руках нити управления? — спросил я недоверчиво.

— Разумеется, — кивнул Рогозин, — но август 91-го все спутал, так что структуры управления проектом оказались самоуправляемы. И тогда начались процессы, приведшие к нынешним преступлениям. Вы знаете, что за последний месяц по нашим данным погибло уже более четырех десятков человек, и все по спискам Суда.

— Почему об этом молчит пресса?

— Потому что действует президентская комиссия, — объяснил Рогозин. — Они убеждены, что противостоять можно только так, замалчиванием, ложью и провокациями. Я решительно против.

— Тогда как вы там оказались?

— Не так уж много людей, кто знает о проекте больше меня, — сказал он не без самодовольства. — Только поэтому они меня и терпят. А недавно едва не выгнали вон, когда я сказал, что подобные комиссии были запланированы в разделе правительственного сопротивления.

Я кивнул, усмехнувшись вместе с ним, и спросил:

— Итак, что вы хотите от меня?

— Бэби, — сказал Рогозин. — Нам всём нужен Бэби.

— Разве вы не считаете, что он убит? — спросил я удивленно.

Он покачал головой.

— Нет, Александр Борисович, нет. И вы не считаете, не так ли? Не зря же вы так холите и лелеете этого подонка Тверитина.

Я кашлянул.

— Вы знаете все? — спросил я.

— Все, что мне нужно, — весомо произнес Рогозин.

— Тогда мне непонятны причины этого визита, — сказал я.

— Причина одна, — сказал Рогозин. — Речь идет о большой политической драке за овладение проектом. Бэби неожиданно для всех стал здесь ключевой фигурой.

— А компьютер Феликса Даниленко? — спросил я. — Где он?

— Вы меня спрашиваете так, будто это я его похитил, — сказал Рогозин со смешком. — Но это не суть важно. Если у нас появится ключ, то вся коллегия приползет к нам с предложениями услуг.

— Что за странность, — удивился я. — Все повязано на программе Даниленко?

— Да, это принцип руководящих структур проекта, всеобщее согласие. Выпадение любого отдельного звена стопорит всю систему. Они успели овладеть и взять под контроль большую часть звеньев, но Даниленко был последним из могикан.

— А какой должен быть ключ? — спросил я с интересом.