Вдруг Хасан услышал глухой стук копыт по мягкой земле. Всадник на взмыленном коне остановился у берега, свалился с седла и, встав на колени, подал халифу запечатанный свиток. Посмотрев на исполосованные плетью бока понурившегося коня, на пропыленную одежду гонца, поэт почувствовал смутное беспокойство, но Амин, оглянувшись, крикнул:

— Кто там еще? Эй, возьмите у него грамоту!

Кто-то из слуг потянулся к гонцу, но тот, отстранив протянутую руку, встал и подошел к халифу.

— Повелитель правоверных, дурные вести! Полководец Абдаллаха аль-Мамуна, Тахир ибн аль-Хусейн, разбил твоих воинов на подступах к Хорасану…

— Погоди! — с досадой прервал его Амин. — Ты мне мешаешь! Видишь, Каусар поймал уже три большие рыбины, а я все еще не могу попасть ни в одну!

— Повелитель правоверных! — настойчиво хрипел гонец. — Выслушай своего раба. Знай, что твой полководец, достойный и доблестный Али ибн Иса убит хорасанским отступником Тахиром ибн аль-Хусейном!

Амин неожиданно обернулся и вскочил:

— Что? — крикнул он срывающимся голосом. — Али ибн Иса убит Тахиром? Где мой меч?

На губах у него показалась пена, глаза едва не вылезли из орбит. Он схватил железную острогу и с силой запустил ее в гонца, но руки его дрожали, и палка, пролетев мимо, воткнулась в землю.

— Оставь его, повелитель правоверных, — поднялся Каусар. — Ведь он не виноват в том, что случилось. Пойдем во дворец, там ты соберешь своих полководцев и отправишь войско, чтобы покарать Тахира!

Немного успокоившись, Амин обратился к гонцу, снова опустившемуся на колени:

— Говори, как это произошло!

— Повелитель правоверных, уже несколько недель назад, узнав, что ты объявил наследником своего сына Мусу, наместник и правитель Хорасана, брат повелителя правоверных, отложился, приказал читать в мечетях проповедь на свое имя и чеканить монеты с надписью: «Абдаллах аль-Мамун, повелитель правоверных».

Амин заскрипел зубами. Покосившись на него, гонец нерешительно продолжал:

— В мечетях Хорасана стали читать грамоты, порочащие повелителя правоверных, но я не хочу осквернять слух эмира их упоминанием…

— Нет, говори все! — прервал его Амин.

— Там говорилось…

— Продолжай! — крикнул Амин в бешенстве.

— Там говорилось, что аль-Амин мало занимается делами государства, предается пороку пьянства и приблизил к себе недостойных людей, и среди них поэта, распутника и безбожника по имени Хасан ибн Хани, с которым ведет тесную дружбу, пьет вино и совершает смертные грехи, нарушая запретное.

У Хасана потемнело в глазах. Он плохо слышал, что говорил гонец дальше. Вот он, последний удар судьбы — недаром в эти дни его томило неясное предчувствие беды. Пусть Амин смертельно ненавидит своего брата, но он не может пренебречь мнением многих тысяч мусульман Хорасана. И обиднее всего, что втайне Хасан сочувствовал больше Абдаллаху аль-Мамуну — этот человек не чета нынешнему халифу и по праву мог бы занять трон.

Амин бесновался. Выхватив из рук гонца послание, он развернул его и, не читая, разорвал на мелкие клочки. Он осыпал Мамуна самыми грубыми ругательствами, которые не пристало не то что произносить, но даже знать потомку пророка. И Каусар, славившийся умением успокаивать своего господина, не сразу смог усмирить его. Потом халиф сел прямо на землю и зарыдал, оплакивая Али ибн Ису, самого удачливого и верного из полководцев.

Наконец Каусар натянул на Амина сапоги, сменил ему промокшую рубаху и надел на халифа охотничий кафтан. Амин, все еще всхлипывая, поднялся и вдруг повернулся к Хасану, и тот встал, глядя прямо в лицо халифу. «Казнь, ссылка или подземелье?» — подумал он и прежняя дерзость вернулась к нему:

— О повелитель правоверных, раз уж ты не поймал ни одной рыбы, почему бы тебе не заняться ловлей наслаждений за чашей вина, назло хорасанским ханжам? — спросил он весело, будто ничего не произошло.

Амин, открыв рот, в бешенстве топнул ногой, но потом вздохнул, плечи его опустились:

— Ты верен себе, Хасан ибн Хани. Неужели ты ничего не боишься?

— Я боюсь Божьей кары и немилости своей возлюбленной, — спокойно ответил Хасан.

Амин покраснел:

— Так вот, Абу Нувас! — крикнул он. — Если я еще раз увижу или услышу, что ты пьешь вино, я распну тебя живым на Верхнем мосту, а когда ты умрешь, твой труп бросят собакам!

— Но я надеюсь, повелитель правоверных, что мне можно будет предаваться хотя бы греху обоняния и вдыхать запах вина, ибо старость моя не проживет без этого.

Не отвечая, Амин безнадежно махнул рукой и сел на коня, подведенного Каусаром.

Халиф больше не присылал за своим поэтом, но Хасан был только рад этому. Он проводил время в своем доме, где поселил нескольких молодых учеников, заставляя их заучивать целые диваны старых поэтов.

Ученики с восхищением говорили: «Наш учитель знает семь сотен разных урджуз, почти все диваны поэтов, и среди них шестьдесят диванов только женщин, слагавших стихи, таких, как аль-Ханса и Лейла». Хасан был беспощаден к ученикам, прерывая их на каждой ошибке, заставляя находить бесконечные метафоры и сравнения, заучивать пословицы, поговорки и редкие слова. «Ты не должен употреблять излюбленные бедуинскими поэтами диковинные выражения в твоих стихах, ибо это некрасиво в наше время, но ты должен знать как можно больше старых и редких слов, чтобы никто не мог обвинить тебя в невежестве и незнании чудес арабской речи. Если жадность в еде и приобретении богатства — порок, то жадность в приобретении знаний — величайшее достоинство».

На его занятиях часто появлялся мальчик, выделявшийся на редкость уродливым лицом, изрытым оспенными шрамами, с выпученными глазами. Пораженный его внешностью, Хасан спросил о нем, и ему сказали, что юноша родом из Басры. Потом поэт забыл о нем, не поинтересовавшись его именем.

Он снова обратил внимание на мальчика только тогда, когда тот восторженно хлопнул в ладоши, услышав, как Хасан сказал о каком-то из старых поэтов: «От его зрения осталось лишь мечтание, от разговора — небылицы и старческие воспоминания, а от тела — лишь видение, которое увидишь, если хорошенько всмотришься». Хасан сказал тогда: «Этот молодец понимает толк в искусстве красноречия, и если бы не его уродство, я взял бы его в ученики».

Иногда его тянуло к Марьям, но он боялся — если бы он появился у нее, это тотчас бы донесли халифу, а Хасан дорожил так трудно доставшейся свободной жизнью в достатке.

Правда, и сейчас не обходилось без неприятностей и волнений — ему рассказали, что Исмаил ибн Нейбахт оскорблен его сатирой и хочет отомстить. Сулейман, сын халифа аль-Мансура, вдруг тоже выяснил, что Хасан когда-то написал на него оскорбительные стихи и повсюду поносил поэта. Хали обиделся на то, что Хасан отказался устроить у себя пирушку.

Много волнений принесла новая любовь — Хасану уже давно нравилась певица Зуфафа, вольноотпущенная Амина, и она была раз как будто благосклонна к нему, но теперь при встречах издевалась, называла старым благочестивцем. «Ты боишься Амина до того, что потерял все, что у тебя было», — не раз говорила она.