В здоровенном холодном санузле сифонило из щелястых ставен. Я уже вытирался, когда в дверь нетерпеливо забарабанили. «Погоди, я уже!» - крикнул я по-русски, думая, что это Таня. Открываю: на пороге голый бритоголовый «гуталин» выше и шире меня, небрежно обернутый вокруг мощных бедер полотенцем.

…Совместными усилиями, с трудом, но нам удалось дозвониться сначала до Николаева - узнать название пароходной компании, потом до нее самой. В конце концов там даже разобрались, о каком Игоре речь. Нет, его рейс еще не вернулся - проблемы, задержки. Ожидался - скоро. На неделе…

В быстрых ноябрьских сумерках мы молча неподвижно сидели в этой похабной комнате. Я долго без особых мыслей изучал рыжий кафель на полу… на стенах - белый в сине-желтый цветочек… Потом обратил внимание на картину: у нас была еще и картина - в золотого цвета основательной раме. Сперва, мазнув глазами, я решил, что на ней - Богоматерь. Сейчас пригляделся: как же!.. Кающаяся грешница: на коленях, к шее привязан якорь, в одной руке - стрела и цеп на-вроде нунчаков, в другой - белая лилия…

Под окнами орали, тарахтели мотороллеры. Я покосился на сгорбленный Танин силуэт, поймал быстрый взгляд исподлобья. Встал и пошел наружу.

К ночи тут, видимо, жизнь как раз начиналась. Толпами шлялись «пингвины», негры, португальцы-алкаши. Чуть не на каждом углу ко мне подходил ненавязчивый «баклажан» и тем же тоном, каким у нас на рынке соблазняют «спиртиком-водочкой», предлагал «хаш-хаш». Галдели битком набитые пещерки-бары.

Через некоторое время я обнаружил себя в крохотной пивнухе с кафельными стенами. За обитой жестью стойкой под сенью двух больших, древних, неработающих вентиляторов весело гуздел и бурно жестикулировал пьяный седой старикан; исполненный достоинства бармен кивал ему благосклонно. За спиной у последнего тянулись полки с бесконечными пыльными бутылками гинжи дюжины сортов.

Все будет ха-ра-шо…

Я расправил на круглой пластиковой столешнице друг рядом с другом две мятые бумажки, чудом сохранившиеся в моих карманах. Одну нам с Серегой - как мне не сразу удалось вспомнить - кто-то дал еще в Мюнхене, в ларри-эджевском фан-клубе: на ней были электронные адреса (видимо, неких спецов по Ларри?). На вторую я в Праге выписал, среди прочего, те адреса, с которых мне приходили нечитаемые мессиджи. Добрая половина адресов совпадала.

Сквозящее в расщелинах между домов устье Тежу казалось морем. В старых кварталах улицы сплетались, горбились, срывались лестницами, фуникулер ползал на правах городского транспорта. Осыпающимся стенам в стираном белье и прореженных изразцах шли и одно-вагонные разноцветные трамвайчики, вроде тех, под какие попадали герои Булгакова, и бесконечные антикварные лавки - дух старьевки здесь умышленно и последовательно культивировался: словно в рамках общеевропейского разделения обязанностей меж столицами Лиссабону выпало олицетворять ветхость Старого Света. Время тут как бы законсервировали - и для нас оно тоже словно застряло.

Ничего не происходило. Мы ничего не делали - ждали Игоря. Или - когда нас найдут.

Игорь не возвращался. Раз в два дня Таня звонила в пароходство - там отвечали туманно.

Даже погода и сезоны здесь как будто не менялись - на дворе стояло идеальное нежаркое лето с одинаковой температурой.

Уходили последние деньги.

Первое время - первые дни - это бездельное бессмысленное опасное ожидание выматывало страшно. Но вскоре я и сам впал в какую-то заторможенность, оцепенение умственное, эмоциональное и двигательное. Таня, по-моему, пребывала в нем с Севильи.

Мы спали на одной бордельной кровати, избегая прикасаться друг к другу, и по-прежнему практически не разговаривали. О чем было разговаривать? Нам. Теперь и тут.

Бежать было больше некуда. Делать - без Игоря - нечего. Да и внутренних ресурсов никаких давно не осталось - ни у меня, ни у нее.

(Изредка косясь на Таню, я видел страшно измученную молодую девчонку с жутковато запавшими глазами. Видел определенную - не знаю, насколько осознанную ею самой, - неприязнь ко мне. Жалел я ее? Наверное. Все чувства были не то заморожены, не то высушены…)

Два дня. Три. По-моему, только на четвертый между нами состоялся первый более-менее продолжительный и сравнительно абстрактный разговор.

В тот раз мы впервые вышли в город вместе - и я показал Тане совершенно случайно найденный кабак в Альфаме, самом старом, почти уже совсем трущобном районе города, лепящемся к боку холма, придавленного местной крепостью (которой все равно ниоткуда в Альфаме не видно из-за крутизны и узости улиц). Даже не кабак - футбольный клуб.

Мы свернули в сильно обшарпанный подъезд без всякой вывески. Лестница: пятна, потеки, наполовину оббитые голубые изразцы. На втором этаже - коридор меж каких-то дверей, большая комната с алюминиевыми столами и стульями. Одну из стен тут закрывал флаг с узкими синими полосками сверху и снизу белого поля и надписью: «Futebol clube de Lisboa». Немолодые потертые смуглые аборигены, не обращая на пришлых иноязычных никакого внимания, в голос, но негромко общаясь между собой, как бы смотрели по видаку (на здоровом настенном экране) голливудскую экранизацию «Илиады» - не «Трою» с Брэдом Питтом, другую…

- Так, значит, эксперимент этот твой все-таки был настоящий? - спросила несколько неожиданно Таня.

- Слышь, Серега, - вдруг вспомнил я, - что касается технической стороны дела - эксперимента, я имею в виду. Ты, помнится, говорил, что это невозможно в приниципе…

- Ну, я и сейчас так считаю, - неопределенно ухмыльнулся Мирский. - Правда, я слышал слух. Когда Белянина убили, в разных более-менее научных компаниях стали говорить разные более-менее странные вещи…

Я закурил последнюю Танину сигарету. В черном окне пролетали редкие огни.

- … Ну, ты понял, в чем принципиальная засада? Чтобы обработать массив информации, необходимый даже для построения куда более скромных социологических и прогностических моделей, нужны огромные компьютерные мощности, машины класса «Крэя». Что до твоего, в смысле белянинского эксперимента - насколько я понял суть, - то тут информмассив был вообще гигантский, непосильный ни для одного из созданных на данный момент компьютеров (тем более что даже «Крэев» всего несколько штук, причем ни одного - в Европе). Так вот, я услышал байку, звучащую вполне фантастично - но не более фантастично, чем идея моделирования интуиции… - Он хмыкнул, дернул бровями и развел ладони, как бы снимая с себя всякую ответственность. - В общем, за что купил. Ход, придуманный Беляниным и его ребятами, - это было развитие давней идеи. Они задействовали для обсчета своей прогностической модели не один суперкомпьютер, а компьютерную сеть. Идея упиралась в то обстоятельство, что с усложнением каждого отдельного элемента (каковым в данном случае становится не чип, а целый компьютер) возрастает - причем в геометрической прогрессии - и уязвимость системы в целом, ее подверженность сбоям, ошибкам; коммуникация между элементами - тоже уязвимое звено… Только не спрашивай, как именно Бэ энд К о якобы преодолели эти принципиальные препятствия. По крайней мере, была сделана ставка на количество. Согласно слуху, они разработали программный продукт, действующий по принципу «червя», сетевого вируса, оккупирующего определенную рабочую часть каждого пораженного компьютера и использующего его для непредусмотренных владельцем целей. Причем обсчетом белянинской модели должны были заниматься вообще все компьютеры, подключенные к Сети… Добавлю от себя в скобках, что если вдруг что-то подобное и впрямь было создано, то интерес этих, как ты их называешь, «заговорщиков», может быть, не в меньшей степени, чем в разработке суперпрогностической программы, состоял в возможности такого вот тайного овладения Паутиной… Еще раз: лично я, как человек, компьютерам не чуждый, вижу здесь вполне фантастическое допущение, и, боюсь, ни один самый безумный посторонний специалист не скажет, как в принципе может работать такая система. Но поскольку все, что произошло, - произошло, значит, что-то все же было придумано. - Рыжий вновь фыркнул - даже как бы всхрапнул. - Более того, я слышал, что этот «вирус» Белянин таки успел запустить в Сеть…