Я приехал в Москву ровно за три недели перед вторым процессом над Пятаковым. Я заметил, что никто, даже в самых откровенных беседах, не говорил о политике. Многие из моих друзей, довольно заметные фигуры, уже исчезли, то есть были арестованы. Упоминание их имен даже по ошибке вызывало у всех чувство неловкости, и люди делали вид, что не слышали их. Как смертельно больной человек цепляется за последнюю надежду, так и видные коммунисты надеялись, что все как-то образуется и жизнь вернется в нормальное русло, а тем временем искали забвения в работе.

Я очень хотел получить дополнительную информацию о процессе над Зиновьевым, но вынужден был соблюдать исключительную осторожность. Наконец мне удалось поговорить с человеком, с которым я был очень близко знаком. Это был журналист, очень близкий к Сталину и входивший в его непосредственное окружение. Он рассказал мне, что всем шестнадцати обвиняемым было дано официальное обещание, что исполнение смертного приговора будет отложено при условии признания ими своей вины. В качестве доказательства лояльности партии и готовности борьбы с троцкизмом от них потребовали принести в жертву личную честь. Чтобы убедить их в серьезности предложения, им сообщили о том, что за пять дней до начала процесса был принят указ, восстанавливающий институт помилования. Зная Сталина, они отнеслись к этому скептически, но у них не было другого выбора.

После начала процесса они скоро поняли по общей атмосфере в суде, по кампании в прессе, бесчисленным митингам, участники которых, от двенадцатилетних школьников до седовласых ученых, требовали смертной казни для этих «бешеных фашистских собак», что они проиграли. Но им уже ничего не оставалось делать, как испить эту чашу до дна, то есть подчиниться приказу Сталина.

В своей книге о судебных процессах «Преступления Сталина», Троцкий выразил удивление по поводу признаний обвиняемых в том, что их единственным движущим мотивом была «жажда власти».

«Для партии пролетариата, – писал Троцкий, – власть только средство для преобразования общества. Стремление к власти ради самой власти есть доказательство глупости и вульгарности, не поддающейся описанию…»

Мой друг из «Правды» представил этот очевидный акт вульгарности и глупости в новом свете.

– Они отрицали, что у них когда-либо были какие-то политические разногласия со Сталиным… Они просто рвались к власти – понятно! – объяснил он. – И судьи, и Генеральный прокурор Вышинский, и журналисты – все это проглотили. Мы все громко провозглашали, что у них не было никаких политических разногласий со Сталиным, что к пределу падения их привела жажда власти, потеря идеалов. Это был очень умный трюк, он стал лейтмотивом всего процесса.

Но я все-таки чего-то не понимал.

– Неужели ты не понимаешь? Если у них не было никаких разногласий со Сталиным и они просто жаждали власти, значит, и у него не было никаких разногласий с ними и он тоже боролся за свою личную власть. По существу, все они говорили о том, что больше не считали его лидером партии, а он готов был послать на смерть соратников Ленина для того, чтобы защитить свои позиции.

– И что же? – настаивал я.

– Такой ход событий ужасно разозлил Хозяина, – продолжал разъяснять мне мой товарищ. – До этого он был так уверен в исходе процесса, что поехал в отпуск на Кавказ. Получив информацию о маневрах обвиняемых, он пришел в ярость. Особенно досталось шефу ОГПУ Ягоде и нам в «Правде» и в «Известиях», которые не смогли раскусить замысел обвиняемых.

– А что же вы? – продолжал наивно спрашивать я.

– Все мы дрожали за свою шкуру и, разумеется, тут же изменили трактовку событий. «Правда» стала развивать тезис о том, что обвиняемые продались загранице, надеясь с ее помощью реставрировать капитализм, но свои цели прикрывали простой жаждой власти. Этой же линии придерживался государственный обвинитель. Но теперь уже было поздно добиваться от обвиняемых другой версии, которая больше бы подходила Хозяину. По его мнению, процесс ударил мимо цели и это предопределило конец Ягоды, который отвечал за инсценировку процесса. Ты же знаешь, что в течение восьми лет Ягода симпатизировал Бухарину. Хозяин ничего не забывает. Вот теперь Ягоду сняли с должности и на его место назначили Ежова.

От своего друга я узнал, что сейчас московские библиотекари находились под пристальным вниманием ОГПУ. В библиотеках постоянно устраивались чистки. Подшивки газет за прошлые годы оказались под запретом, поскольку в этих номерах были статьи, подписанные «врагами народа». Если библиотекарь отказывался показать какому-нибудь настойчивому читателю прошлые выпуски «Известий», то его могли обвинить в саботаже. Но если он показывал их, то его могли обвинить в контрреволюционной пропаганде. Если он пытался вынести этот вопрос на рассмотрение своих руководителей, те могли обвинить его в том, что он пытался подставить их…

А я когда-то хотел стать библиотекарем, считая это очень спокойной работой!..

В связи с новой линией, занятой обвинением на процессе Зиновьева, и для исключения досадных срывов в дальнейшем развернулась широкомасштабная кампания по обвинению иностранных правительств в сговоре с членами разгромленной оппозиции. Население убеждали в том, что страна была наводнена иностранными шпионами и любой человек может оказаться вражеским агентом, готовящим реставрацию капитализма. Эта тема по команде сверху стала центральной: газеты, радио, театр, кино, книжные магазины были полны шпионских историй, которые неизменно заканчивались призывом к бдительности. В стране началась самая настоящая шпиономания; люди стали на всех иностранцев, даже на политэмигрантов-коммунистов, которые жили в Советском Союзе по десять – пятнадцать лет, смотреть как на шпионов. Люди стали сторониться контактов с иностранцами. Даже получение открытки из-за границы таило в себе опасность. Многие туристы заметили это явление в России, но никто не понял его причин. Оно возникло из необходимости подготовки атмосферы для фантастических судебных процессов и вынужденных признаний, которыми Сталин прикрывал свою кровавую расправу со старой большевистской гвардией.

Чтобы показать, до каких масштабов правительство раздуло шпиономанию, я хочу сослаться на пример Павленко, талантливого молодого писателя-коммуниста. Павленко написал роман «На Востоке», посвященный китайским коммунистам. Начинается он так. На берегу реки Амур японские солдаты расстреливают китайского коммуниста. Но перед роковым залпом он падает в реку и под водой, тяжело раненный, все же уходит от преследователей и достигает советского берега. Ему помогают, он выздоравливает, учится в военной академии и, возвратившись в Китай, покрывает себя славой как командир партизанского отряда, борющегося против японских оккупантов. Роман имел определенный успех.

Однажды мое внимание привлекла киноафиша с названием «На Востоке» по сценарию Павленко. Фильм начинался так же, как и роман, но конец был совсем другим. Китайский коммунист, которого спасли русские братья, после окончания военной школы был неожиданно разоблачен как японский шпион. Павленко – довольно известный писатель, его книга была переведена на французский язык, но и он не устоял перед тем, чтобы, в угоду властям, не превратить свою идеалистическую книгу в зловещий сценарий совершенно противоположной направленности. Его главный герой, который служил примером революционера-интернационалиста, становится олицетворением опасности, исходящей от каждого иностранца, даже того, кто на первый взгляд является преданным другом Советского Союза.