У нас нет данных, чтобы судить, когда именно были, утверждены финансовые прерогативы сената, но весьма правдоподобно, что это произошло в 27 г. в связи с разделением администрации империи.

При всей конституционной важности актов 27 г. они далеко не заканчивают собою устройства принципата. Условия, на которых размежевались император и сенат в управлении империей, оказались весьма прочными. Нельзя сказать то же самое об устройстве внутренних отношений между ними в делах италийских и римских. В этой области еще довольно долго чувствуются колебания.

Но прежде всего надо заметить, что наши сведения о политических событиях становятся чем далее, тем хуже. Политическая автобиография Августа, помимо своей тенденциозности, составляет плохое отражение порядка событий. Светониева биография Октавиана-Августа соблюдает хронологический порядок только до начала 20-х годов. Дион Кассий, правда, очень обстоятельный, сообщает сведения из вторых и третьих рук. Рассматривая образование принципата с точки зрения уже завершившегося абсолютизма, он не придает значения перспективе явлений и ему не удается передать ее. У него, впрочем, есть любопытное признание вредности абсолютизма для развития общественной и исторической мысли, тем более поразительное, что оно следует непосредственно за комплиментом монархии.

«Так преобразился государственный порядок на общую пользу и спасение, потому что демократический строй был совершенно неспособен спасти общество. Но в результате этой перемены исчезла (для истории) возможность передавать события так, как это удавалось раньше. В прежние времена всякие происшествия, как бы ни были они отдалены от центра, доходили до сведения сената и народа. Благодаря этому все узнавали о них, и многие могли передать их потомству. Поэтому, если отдельные авторы руководились страхом перед деятелями или ухаживанием за ними, чувствами преклонения или, напротив, раздражения, то истину все-таки можно было восстановить, сопоставляя известия других писателей, излагавших то же самое, или привлекая официальные документы. С этого же времени (т. е. установления монархии) стали очень многое скрывать и превращать в государственную тайну: когда же что открывается и доходит до общего сведения, то люди встречают молву всеобщим недоверием: они считают, что все равно нельзя доискаться истины, раз все речи и поступки должны быть сообразованы с волею властителей и тех, кто участвует с ними в управлении. Поэтому много выдумывается такого, чего совсем не было, и, напротив, многое, что было в действительности, остается совершенно неизвестным или, по крайней мере, доходит в очень искаженном изображении. Таким образом, в Риме, в подчиненных областях и у враждебных народов непрерывно – можно сказать, ежедневно – совершается масса вещей, о которых никто не может узнать ничего точного, кроме непосредственных участников». «Поэтому, – признается Дион в рассказе приблизительно к середине 20-х годов, – я буду в дальнейшем сообщать лишь то, что считается общепризнанным, не настаивая на верности изображения; так ли это было или иначе, я не знаю».

По Диону, новая перестановка официальных полномочий принцепса происходит в 23 г. До этого времени Октавиан-Август занимал из года в год непрерывно с 31 г. консульство. С 23 г. он несколько раз подряд отказывается сам или вынужден отказаться от консульства. Впервые это случилось после обстоятельств довольно исключительного характера. Август опасно заболел и, считая близкой свою кончину, составил завещание. Завещание было доставлено сенату; но так как Август стал выздоравливать, сенат признал ненужным вскрывать его. Однако его содержание стало известно. Всех поразило, что он избегал всякого намека на династические цели. Против ожидания, он не указал политического наследника и не назвал своего ближайшего родственника, племянника и зятя Марцелла, которому сенат поспешил, вне очереди и раньше достижения законного возраста, дать место в своей среде и право на занятие высших должностей. Август передал своему военному товарищу Агриппе государственную печать, а Пизону, коллеге по консульству, важнейшие документы и отчеты. Поговаривали, что он недостаточно доверяет политическому настрою молодого Марцелла и поэтому хочет либо «возвратить народу свободу» или передать власть популярному Агриппе, избегнув при этом всякого вида, что это происходит по его настоянию. Светоний считает также эти колебания Августа в 23 г. моментом отречения. Таких моментов в жизни Августа было, по его мнению, два. Первым он признает, эпоху переговоров, которые предшествовали актам 27 г.

Мы не можем, конечно, принять целиком формулу, сохранившуюся у античных историков: «Август думал о восстановлении республики»; трудно представить себе эту программу в полной ее реальности. Но нельзя также видеть в ней одну фикцию, только выражение лицемерия, возводимого обыкновенно в основное качество Августа. Нам кажется возможным другое объяснение.

После проявления своего республиканского лоялизма Август отказался от консульства. Затем состоялись выборы, которые показали, что в городе имеется довольно решительная оппозиция: на место отказавшегося императора выбрали одного из прежних квесторов Брута, Люция Сестия (или Секстия). Новый консул выделялся своим необыкновенным как бы религиозным почитанием памяти республиканского героя: у себя в атрии он поставил изображения Брута. Дион передает по этому поводу о необыкновенном благодушии, с которым Август отнесся к этой кандидатуре; у него даже сам Август и является инициатором оппозиционного избрания. Не было ли дело несколько иначе, чем передает историк, допускающий у монарха только один вид ограничения, именно – фиктивное самоограничение? Не составляли ли выборы 23 г. вместе с предшествующим отказом Августа от консульства своего рода плебисцита, который был допущен или предпринят властителем под давлением очень заметной оппозиции? Ведь мы должны помнить, что промежуточные звенья событий все выпали, у нас остался только внешний их остов. Нельзя же, однако, такой внешний факт, как избрание консулом заведомого и ярого республиканца, принимать за невинную шутку, допущенную пресытившимся властью императором. Очевидно, это избрание и есть свидетельство наличности оппозиции; оно служило указанием на то, как необходимо или, по крайней мере, как тактично было со стороны Августа спросить общественное мнение. Затем, раз был допущен плебисцит, стало еще более делом такта не сердиться на его результаты; отсюда «благодушие» Августа.

Мы не знаем, в чем выразилась оппозиция после избрания республиканца консулом. Но, во всяком случае, для императора получилось своеобразное положение; его руководящей роли, его принципату не хватало теперь закономерной основы. Начались переговоры о выработке нового соглашения. Они закончились тем, что взамен консульства сенат предложил утвердить за Августом пожизненную трибунскую власть с правом законодательной инициативы в сенате, «на тот случай, когда он не будет консулом». Вместе с тем за ним утвердили пожизненное проконсульство с правом носить военные знаки даже в пределах померия, старинной черты гражданского управления, а также верховную военную власть над всеми наместниками во всех провинциях.

На словах tribunicia potestate в титуле принцепса основывали теорию демократической монархии. Нам любопытно услышать комментарий античного историка. Тацит дает такое объяснение принятию Августом трибунства: «(он) придумал себе это громкозвучное название, чтобы не принимать имени царя или диктатора, но все же выдаваться над другими должностями какими-либо определенным обозначением»[72]. Тацит хочет приблизительно сказать, что в трибунате к этому времени осталось мало реального содержания; все великое лежало в прошлом; важен был только почет имени. В самом деле, что осталось от трибунства и чем была tribunicia potestate императора? Император не становился сам трибуном; его положение сравнительно с настоящими трибунами было единоличное и исключительное. Трибуны не были равными ему коллегами; он не подлежал переизбранию, отчету или коллегиальным возражениям. Но вместе с тем он не является по своему положению преемником старых вождей демократии: он не утверждался большим всенародным голосованием и не выступал, уполномоченным от народа. Исчезло главное основание для подобной роли: активные и авторитетные трибутные комиции. Правильные народные собрания, по-видимому, созывались редко и в своем случайном составе служили лишь одним из видов столичного парада. Фактически выборы производились сенатом. Трибунат представляет для императора другие реальные черты: право сношения с сенатом, затем авторитет верховной апелляционной инстанции, выводимый из jus auxilii трибуна, и, наконец, трибунскую неприкосновенность священной особы со всеми правами лица, представляющего «величество народа римского». Соглашение 23 г. не затрагивает вовсе условий акта 27 г., тем более, что срок полномочий, данных в этом последнем году на 10 лет, далеко не окончился. Оба соглашения касаются разных сторон управления, идут параллельно и дополняют друг друга. Трибунство оказалось наиболее подходящей конституционной формой для закрепления гражданского положения императора. Среди различных титулов оно выдвинулось почти на первое место: императоры стали считать свое правление по годам своего трибунства.