чтобы посредством внушения сделать меня самым счастливым из всех людей; я тоже не останусь неблагодарным за вашу благосклонность. Скажите же мне, снизойдет ли на меня благотворное влияние этой чудесной звезды?[354]

Адвокат, который ничего не понял в этой речи, приняв ее не более как за насмешку, тотчас же перебил его и грубо сказал ему:

— Господин Раготен, если бы было немного попозже, я подумал бы, что вы пьяны,[355] но, должно быть, вы на самом деле сошли с ума. Думаете ли вы, о чем говорите? Что за дьявольщину вы несете мне о колдовстве и влиянии звезд? Я не колдун и не астролог! Да, разве вы не знаете меня?

— Ах, сударь, — возразил Раготен, — как вы жестоки! Вы так хорошо знаете о моей болезни и отказываете мне в лекарстве. О...

Он хотел продолжать, но адвокат оставил его, сказав:

— Вы слишком большой сумасброд для столь малого роста. Прощайте.

Раготен хотел последовать за ним, но, заметив свою ошибку, страшно устыдился и не рассказывал об этом никому, — и вы не прочли бы здесь этого, если бы я не узнал о происшествии от самого адвоката, который сильно этим забавлялся со своими друзьями. Этот малый сумасброд продолжал свой путь и пошел в дом, где остановились комедианты, и, только что войдя туда, услыхал предложение госпожи Каверн и Дестена покинуть город Манс и искать другого места, что так сбило его с толку, как будто он упал с высоты, — да и падение не было для него опасно (если бы это случилось с ним) из-за его комплекции; но что кончала для него все, так это решение распрощаться завтра со славным городом Мансом, то есть, с его жителями, именно с их верными зрителями, и направиться, по обыкновению, по дороге в Алансон, так как они уверились, что пронесшийся слух о чуме там был ложен.[356] Я сказал «по обыкновению» потому, что этот род людей (как и многие другие) имеет свой ограниченный путь, как солнце по зодиаку. В тех местах они ездят из Тура в Анжер, из Анжера в Флеше, из Флеше в Манс, из Манса в Алансон, из Алансона в Аржантан или Лаваль, смотря по какой дороге поедут — по Парижской или Бретаньской, что, по существу, не особенно касается нашего романа.

Это решение было принято комедиантами и комедиантками единогласно, и они вздумали представить назавтра какую-то прекрасную пьесу, чтобы оставить по себе хорошую славу у мансенцев. Сюжета ее я не знаю. Их заставило так поспешно оставить Манс то, что маркиз д'Орсе (который вынуждал труппу продолжать представления) должен был возвратиться ко двору; так что, не имея покровителя и видя, как число зрителей в Мансе ежедневно уменьшается, они приготовились уехать.

Раготен хотел вмешаться и образовать сопротивление, приведя множество негодных соображений лишь только для того, чтобы привести их, но они не были приняты во внимание, и это сильно раздосадовало человечка, который просил их сделать одолжение, по крайней мере ему, и не выезжать из Менской провинции, что было им очень легко исполнить, остановившись в игорном зале в предместьи Монфорта, которое и духовно и телесно было связано с ней, и откуда они могли отправиться в Лаваль (тоже Менской провинции), а оттуда легко проехать в Бретань, выполняя обещание, которое они дали господину де ля Гарруфьеру. Но Дестен перевел разговор на другую тему, сказав, что у них нет возможности сделать это, потому что этот дрянной игорный домишко слишком удален от города и находится на другой стороне реки, и что хорошие собрания бывают там редко, так как он стоит далеко от дороги; что большой игорный зал на Овечьем рынке окружен лучшими домами в Алансоне и находится посреди города; что там им как раз и надо остановиться и лучше уж заплатить дороже, чем в дешевом монфортском игорном доме (дешевизна была одним из самых сильных доводов Раготена). Это было решено с общего согласия, и тогда велели готовить повозку для багажа и лошадей для женщин. Заботиться об этом было поручено Леандру, потому что у него было много связей в Мансе, где порядочному человеку нетрудно завести знакомства.

Представляли ли на следующий день комедию, трагедию, пастораль или трагикомедию, я не знаю точно, но, однако, с успехом, какой только можно представить. Комедиантки восхищали всех. Дестен пользовался замечательным успехом, особенно в обращении к зрителям, которым он сопроводил их прощание:[357] потому что он выражал свою благодарность и говорил столь чувствительно и нежно и сопровождал это такой благодарностью, что очаровал все собрание. Мне говорили, что многие плакали, главным же образом молоденькие дворяночки с чувствительными сердцами. Раготен от этого почти окаменел, и когда все уже разошлись, он еще сидел на своем стуле, где он, может быть, и дольше бы сидел, если бы маркер[358] игорного дома не сказал ему, что никого уже Нет, и с трудом смог втолковать ему это. Наконец он встал и пошел домой, где решил разыскать утром комедиантов и открыть им то, что было у него на сердце и в чем он объяснился Ранкюну и Оливу.

ГЛАВА ВТОРАЯ

из которой вы узнаете о намерении Раготена

Торговцы водкой еще не будили тех,[359] кто спал глубоким сном (который часто прерывается этими канальями, по моему мнению, самым надоедливым отродьем во всем человеческом обществе), когда Раготен был уже одет и намеревался итти предложить комической труппе принять его в комедианты. Поэтому он направился к дому комедиантов и комедианток, которые не только еще не вставали, но и никем не поднимались, не только не просыпались, но и не были никем разбужены.

Он хотел было оставить их спать, но, войдя в комнату, где спали Олив и Ранкюн, попросил их встать и прогуляться с ним до Кутюра,[360] прекрасного монастыря, расположенного в предместьи того же имени, и потом позавтракать в «Большой Золотой Звезде»,[361] где хорошо готовили. Ранкюн был из числа тех, кто любит закусить на даровщинку, и оделся тотчас же, как было сделано предложение, чему нетрудно вам будет поверить, если вы примете во внимание, что подобные люди привыкли одеваться и раздеваться за кулисами сцены; особенно когда один актер должен представлять нескольких лиц, тогда это все делается вмиг.

И вот Раготен с Ранкюном направились в Кутюрский монастырь, — а войдя в церковь, молились там недолго, потому что