целую серию пронзительных криков. Ее кулаки сжимались и разжимались. Жакмор повернулся к сиделке:

– У вас есть какой-нибудь таз?

– Пойду гляну, – ответила та.

– И пошевеливайтесь, безмозглое вы существо! – прикрикнул Жакмор. – Или вы хотите, чтобы она загадила нам все простыни?

Сиделка вылетела пробкой, и Жакмор с удовлетворением услышал, как, скатившись по лестнице, она расквасила себе физиономию.

Он подошел к роженице и нежно погладил испуганное лицо.

Ее руки судорожно сжали запястье Жакмора.

– Вы хотите видеть мужа? – спросил он.

– О да! – воскликнула она. – Только дайте мне револьвер, он там, в шкафу…

Жакмор покачал головой. Вернулась сиделка с овальной лоханью, которую использовали при ощипе собак.

– Больше ничего нет, – сказала она. – Уж придется вам приспособиться.

– Помогите засунуть это под нее, – приказал Жакмор.

– Тут края острые, – заметила сиделка.

– Ничего. Это в наказание, – отозвался Жакмор.

– Это глупо, – прошептала сиделка. – Она же не сделала ничего плохого.

– А что она сделала хорошего?

Распухшая спина распласталась по стенкам плоской лохани.

– Интересно, – вздохнул Жакмор, – и что же мы будем делать дальше? По-моему, психиатр здесь совсем некстати…

IV

Он в нерешительности задумался. Роженица молчала, а оцепеневшая сиделка таращила на него глаза, начисто лишенные какого-либо выражения.

– Нужно, чтобы у нее отошли воды, – сказала она.

Жакмор безразлично кивнул. Потом, встрепенувшись, поднял голову. Смеркалось.

– Это солнце прячется? – спросил он.

Сиделка пошла посмотреть. За скалой улетучивался день и поднимался молчаливый ветер. Она вернулась, обеспокоенная.

– Не понимаю, что происходит… – прошептала она.

В комнате стало темно, глаза различали лишь какое-то свечение вокруг зеркала на камине.

– Сядем и подождем, – тихо предложил Жакмор.

В окно пахнуло горькими травами и пылью. День бесследно исчез. Темная глубина комнаты выдавила голос роженицы:

– Со мной это больше не произойдет. Этого больше никогда не будет.

Жакмор заткнул уши. Ее голос скрипел гвоздем по стеклу. А рядом всхлипывала насмерть перепуганная сиделка. Звуки проникали в черепную коробку Жакмора и кололи ему мозги.

– Они сейчас полезут, – сказала роженица и зло засмеялась. – Они сейчас полезут, и мне будет больно, а это только начало.

Жалобно застонала кровать. Женщина тяжело задышала, вновь раздались стенания.

– Пройдут годы, целые годы, и каждый час, каждая секунда будет вести к страданиям, и все будет ради этой боли, и этой боли не будет конца.

– Хватит, – отчетливо прошептал Жакмор.

Роженица завопила во всю глотку. Глаза психиатра уже привыкли к свечению, исходившему от зеркала. В нем он увидел, как лежащая женщина выгнулась и начала корчиться всем телом. Она долго протяжно кричала, ее крик остывал в ушах Жакмора горькой слипшейся кашей. Внезапно между согнутыми ногами показались, одно за другим, два светлых пятна. В темноте он угадал движения сиделки, которая, придя в себя, подхватила двоих младенцев и завернула их в простыню.

– Там еще один, – подумал он вслух.

Выпотрошенная мать, казалось, была уже на исходе сил. Жакмор встал. Появился третий ребенок, Жакмор ловко схватил его и помог роженице. Ее измученное тело откинулось на кровать. Ночь беззвучно рвала себя на части, свет вливался в комнату, а женщина лежала неподвижно, уронив голову на плечо. На осунувшемся лице под глазами появились большие мешки. Жакмор вытер пот со лба, с шеи и удивленно замер; снаружи, из сада, доносились какие-то звуки. Сиделка закончила пеленать последнего ребенка и положила его на кровать рядом с двумя другими. Затем подошла к шкафу, позаимствовала у него простыню и развернула ее в длину.

– Я перетяну ей живот, – произнесла она. – Ей надо поспать. А вы идите.

– Вы перерезали пуповины? – забеспокоился Жакмор. – Завяжите их потуже.

– Я завязала бантиком, – отозвалась сиделка. – Держатся так же крепко, зато выглядят поэлегантнее.

Вконец отупевший, он кивнул.

– Сходите за хозяином, – подсказала сиделка.

Жакмор подошел к двери, за которой ждал Ангель, и повернул ключ.

V

Ангель сидел на стуле – излом спины под тупым углом и полость тела, все еще звенящая от криков Клементины. Ключ повернулся в замочной скважине, и Ангель поднял голову; рыжая борода психиатра застала его врасплох.

– Меня зовут Жакмор, – представился вошедший. – Я проходил мимо и услышал крики.

– Это Клементина, – сказал Ангель. – Все в порядке? Уже? Скажите!

– Вы трижды отец, – объявил Жакмор.

– Тройняшки? – удивился Ангель.

– Двойняшки и один отдельно, – уточнил Жакмор. – Он вышел вслед за ними. Это признак сильной личности.

– А как она? – спросил Ангель.

– С ней все хорошо, – сказал Жакмор. – Скоро вы сможете ее увидеть.

– Она очень злится на меня. Даже заперла, – сказал Ан-гель. – Хотите что-нибудь выпить? – предложил он приличия ради и с трудом поднялся.

– Спасибо, – поблагодарил Жакмор. – Не сейчас.

– А вы здесь какими судьбами? – спросил Ангель. – Приехали к нам отдохнуть?

– Да, – ответил Жакмор. – Думаю, мне у вас будет неплохо, раз вы сами предлагаете.

– Нам просто повезло, что вы оказались рядом, – сказал Ангель.

– А врача здесь нет? – поинтересовался Жакмор.

– Меня заперли. Я не мог ничего сделать. Всем должна была заниматься девушка с фермы. Она такая отзывчивая.

– А-а… – протянул Жакмор.

Они замолчали. Жакмор чесал бороду растопыренной пятерней. Его голубые глаза блестели на солнце, заплывшем в комнату. Ангель внимательно рассматривал гостя. Психиатр был одет в костюм из очень мягкой черной ткани – облегающие брюки на штрипках и длинную, зауженную в плечах куртку, застегнутую до подбородка. Черным лаком отливали кожаные сандалии, а в проруби воротника плескались лиловые воланы сатиновой сорочки. Психиатр был безумно прост.

– Я рад, что вы здесь останетесь, – произнес Ангель.

– Теперь можете зайти к жене, – предложил психиатр.

VI

Клементина не двигалась. Она лежала на кровати, уставившись в потолок. Два младенца – справа, третий – слева.

Сиделка уже прибрала в комнате. Солнце беззвучно переливалось через подоконник, окно было открыто.

– Завтра нужно будет отнять их от груди, – сказал Жакмор. – Не может же она кормить сразу троих, а так получится быстрее и она сохранит красивую грудь.

Клементина зашевелилась, повернула голову и метнула в их сторону колючий взгляд.

– Я буду кормить их сама. Всех троих. И это не испортит мою грудь. А если испортит, то тем лучше. Во всяком случае, у меня больше нет желания нравиться кому бы то ни было.

Ангель подошел поближе, протянул руку, чтобы погладить ее, но она резко отстранилась.

– Хватит, – отрезала она. – Я не хочу начинать все сначала.

– Послушай, – прошептал Ангель.

– Уходи, – устало произнесла она. – Сейчас я не хочу тебя видеть. Мне было очень больно.

– Тебе не лучше? – спросил Ангель. – Смотри… Живот, который тебе так мешал… У тебя его больше нет.

– Вас перетянули пеленкой, – добавил Жакмор, – когда вы подниметесь, и следа