– Я твой сын, – наконец произнёс Киллиан, не представляя, что ещё сказать.

В иных словах сквозила обида, в других – злость, а он не чувствовал ни того, ни другого, усталость только.

– Знаю, – кивнула мать. А потом – сорвалась с места, обняла его, прижимая вихрастую голову к груди. – Не сердись, кровиночка моя. Что было, то было – ушло без следа. Мы все тебя любим; здесь твой дом.

– Спасибо, – выдохнул он. И вывернулся, глядя снизу вверх: – Послушай, а Шона Уилан как поживает? Здорова?

Матушка потрепала его по волосам и ласково посмотрела.

– Здорова вполне. Если хочешь с ней перемолвиться словом, так иди сейчас. Заодно и сестру повидаешь.

Медлить Киллиан не стал – наскоро перекусил молоком с хлебом и отправился к Уиланам. Проходя через сад, свернул к яблоне. При свете дня она не пела, только вздыхала тихонько. Среди ветвей виднелось одно-единственное яблоко – наливное, золотисто-зелёное, полупрозрачное на солнце. И тут словно под руку что-то толкнуло: он потянулся и сорвал плод, и в ту же секунду листья опали, и яблоня осталась голая, чёрная, мёртвая.

Холодом она дышала, словно попала в сад прямиком из лютой зимы.

Яблоко тянуло руку вниз, точно чугунное. Киллиан отёр его краем плаща, нажал на кожицу ногтем – брызнул сок. В воздухе разлился медовый аромат, такой сладкий и будоражащий, что во рту защипало.

– Ты здесь побывала, белая госпожа? – негромко спросил Киллиан. Но никто не ответил, конечно, только ветер пролетел по саду, роняя яблоневые лепестки. – Если есть, что сказать, выходи, я от правды прятаться не стану.

Он подождал ещё немного в тишине, а потом сунул яблоко в карман и пошёл вниз по тропинке.

Уиланы встретили его приветливо, хотя из всей большой семьи дома оказался только старик Дойл с невесткой Шоной, маленькой, полной и рыжей, что твоё солнышко. Они забросали его вопросами о Фэй – не иначе, Бренда с утра забежала к соседям, разнесла сплетни – и усадили за стол. Дойл отлучился в погреб то ли за элем, то ли ещё за чем, а Шона осталась развлекать гостя.

– Джейн с утра упросила Падрэга сходить в лавку за кислыми леденцами… Вы на полчаса от силы разминулись! – всплеснула она руками огорчённо.

– Ничего, – ответил Киллиан, присаживаясь на лавку. – Я больше хотел поговорить не с ней, а с тобой. Скажи, Шона, ведь правда, что ты была со мной, когда… когда Айвор впервые появился?

Улыбка её увяла.

– Ты ведь не сердишься? – сипло спросила Шона. Он качнул головой. – И долгов с тебя фейри не требуют? Ох, столько лет прошло, а мне до сих пор вспоминать боязно и стыдно. Хоть если поразмыслить, то виновата я не больше других… Мы-то думали, что он тогда уже успокоился, а он, злодей, опять за своё принялся.

Киллиан нахмурился, ничего не понимая:

– Кто? Айвор? Нет, он, конечно, не подарок, но чтобы называть его злодеем …

От неожиданности Шона моргнула раз, другой – и рассмеялась, точно страх её наконец отпустил.

– Нет, не о твоём спасителе разговор. Это всё речной топитель, ракушник. Тот, что тебя в омут утащил.

И она рассказала историю, которую Киллиан вроде и помнил, но такими отрывками, что из правды они за годы обратились то ли в сказку, то ли в ложь.

Не со всеми фейри обитатели Ан-Айригни жили в мире и согласии. Полвека назад в Бойле и его притоках завёлся убийца, охотник на детей. Поняли это не сразу: мальчики и девочки пропадали нечасто, раз в полтора-два года, и чаще у заезжих – цыган, торговцев, путешественников. О правде стали догадываться, когда приходской священник, отец Фехин, возвращался уже за полночь из соседней деревни и увидел, что на берегу реки сидит чудище. На келпи оно походило мало. Кто-то утверждал, что это зловредный марул заплыл аж из моря, кто-то грешил на лламхигин-и-дур, пожирателя овец. Однако отец Фехин, посоветовавшись со знающими людьми, решил, что ни тот, ни другой монстр тут ни при чём. Марул напоминал огромную рыбу с огненным гребнем и с выпученными глазами во всю голову, он любил простор, пением своим вызывал штормы и губил моряков. Лламхигин-и-дур, отвратительные крылатые жабы с длинными хвостами, чаще пугали рыбаков, вторгающихся в их владения – рвали сети, рыбу распугивали. И если кого убивали, то тех, кто сам зашёл в реку, например, на овец во время водопоя; некоторые особо гадкие твари испускали вопли, от которых человек цепенел и сам падал в воду, но душераздирающих криков никто не слышал.

Значит, делал вывод отец Фехин, безобразничает кто-то другой.

И так бы и оставались деревенские в неведении, если б не один странник. Появился он после заката – высокий мужчина с благородным лицом, хоть далеко не старик, а уже седой как лунь. Поначалу взял в пабе пинту эля и сел в углу, подальше от всех… Но потом услышал, как оплакивает сапожник пропавшую дочку и ругательски ругает неведомого речного убийцу, – и отстранённость как рукой сняло. Мужчина перебрался за общий стол, представился Валентином и сказал, что весьма искусен во вразумлении кровожадных фейри. Сперва ему не поверили, а он возьми да и обернись лисом! Тогда взял слово отец Фехин, которому к тому времени стукнуло ни много ни мало девяносто лет. Он поведал гостю историю целиком и проводил его на берег Бойла. Валентин побродил туда-сюда, похмурился, а потом как снял с пояса серебряный кнут да как вытянул реку от берега до берега!

Тут-то злодей и выскочил.

Оказалось, что в округе лютовал ракушечник. Обычно его собратья могут человека к воде заманить, обрызгать, подразнить, но этот, видно, попробовал детской крови и обезумел. Те, кто был свидетелем, сказывали, что Валентин знатно отходил его кнутом и повелел больше людей не трогать, иначе, мол, не избежать ракушечнику лютой смерти. Тот зарёкся больше никого не топить, более того, похищенную девчонку вернул живёхонькой.

Ан-Айригни три дня гуляла, гудела; Валентин потихоньку ушёл, ни с кем не прощаясь и никакой награды не попросив.

– Пять лет ракушечника не видали. Потому-то я и решила, что он уплыл подальше, – вздохнула Шона, повинившись. Лицо у неё сделалось старое. – Ты, верно, и не помнишь, но я тогда была на сносях, Падрэгову младшую сестрёнку поджидала. И вздумалось мне с утра сходить в гости к бабке Блэнид, чтобы она меня поучила, как делать обережную вышивку для дитяти. Пришла я к вам на рассвете, но слово за слово, то да сё… Только к полудню засобиралась домой. Добрая Блэнид собрала мне гостинцев, а тебя дала в провожатые, и не было б беды, если бы мы пошли по прямой дороге.

Киллиану уже не надо было слушать окончание истории – он и так всё понял.

– Но ты завернула к тису.

– Завернула, – подтвердила Шона. – Сама положила у корней бусы, тебе велела зерно рассыпать. А потом меня что-то сморило солнцем. Я прилегла на холме, чуть повыше, среди тимьяна, ты вроде подле играл – собирал цветы для матушки, потом, видно, к реке спустился… И вдруг я очнулась от перезвона ракушек и крика. Подскочила, оглядываюсь… И охнуть не успела, как ракушечник схватил тебя и утащил в омут. У меня аж свет в глазах померк. Как закричу: «На помощь, кто-нибудь! Кто слышит, тот и приди!»