— Я говорю, — пояснил я, — что знаю, как делаются такие дела. Есть несколько людей, которых ты не можешь арестовать. Миссис Линдсей, к примеру, возможно, одна из них. Предположим, она пошла по другому пути, вооружилась и застрелила кого-нибудь. Ты не смогла бы арестовать ее за это.

— Не понимаю, о чем ты.

— Я говорю, что в любом городе есть люди, которых шериф не может арестовать.

Деверо ненадолго замолчала.

— Возможно, — сказала она после паузы. — Старик Клэнси мог бы быть одним из таких людей. Но он ведь не перерезал горла. А я арестую любого другого, кем бы он ни был.

— Понятно, — сказал я.

— Может, ты думаешь, что я плохо справляюсь с работой?

Я ничего не сказал.

— Или ты думаешь, что я утратила прежние навыки, потому что здесь не совершаются преступления?

— Я знаю, что здесь совершаются преступления, — ответил я. — Я знаю, что и ты всегда это знала. Я уверен, что твой отец видел такие преступления, какие я и представить себе не могу.

— Но?..

— А ты не ведешь расследования здесь. И никогда не вела. Держу пари, что в девяноста девяти случаях из ста твой отец точно знал, кто виновник, знал все, до мельчайших подробностей. Мог ли он предпринять что-нибудь против преступника — это уже другой вопрос. И я могу поспорить, что тот один случай из ста, когда он не знал того, кто это сделал, так и остался нераскрытым.

— Ты хочешь сказать, что я никудышный следователь?

— Я хочу сказать, что быть окружным шерифом — не значит заниматься расследованием. Для этого требуется иная квалификация. В этом должны участвовать все муниципальные структуры. Ты хороша на своем месте. Для других дел у тебя есть детектив. Вот только в настоящее время его у тебя нет.

— Какие еще дела мы обсудим перед тем, как сделать заказ?

— Только одно, — сказал я.

— Что именно?

— Скажи мне снова: ты никогда не встречалась с Ридом Райли, так?

— Ричер, да что это в самом деле?

— Это вопрос.

— Нет, я никогда не встречалась с Ридом Райли.

— Ты в этом уверена?

— Ричер, прошу тебя…

— Ну так что?

— Я даже и не знала, что он бывал здесь. Я же тебе говорила.

— Ладно, — сказал я. — Давай заказывать.

Было видно, что Деверо злилась на меня, но была еще и голодна. Голод оказался сильнее злости, поэтому она продолжила сидеть со мной за одним столом. Да и переход за другой стол был бы недостаточным выражением ее чувств. Она должна была выйти из себя, взорваться со всей возможной яростью, но сделать это сейчас ей не давал пустой желудок.

Она, разумеется, заказала пирог с цыплятами. А я заказал горячие сэндвичи с сыром.

— А ведь ты мне не все рассказал, — вдруг объявила Элизабет.

— Ты так думаешь? — удивился я.

— Ведь ты же знаешь, кто это.

Я ничего не сказал.

— Ведь ты же знаешь, разве нет? Ты же знаешь, кто это. Поэтому дело не в том, что я не знаю, кто это сделал. Дело в том, что тебе известно, кто это сделал.

Я ничего не сказал.

— Так кто это?

Я не ответил.

— Ты говоришь, что это кто-то, кого я не могу арестовать? Так кого я не могу арестовать? Это же бессмыслица. Пойми, ведь ясно как день, что главная задача армии — повесить это дело на кого-то, кто, по их мнению, никогда не сможет быть арестован. Это мне понятно. Потому что если нет ареста, то нет ни предъявления обвинения, ни допроса, ни суда, ни вердикта. А следовательно, нет никаких фактов. Поэтому тот, кто сделал это, может попросту уйти отсюда и продолжать беззаботную жизнь. Но вот откуда армии известно, кого я не могу арестовать? И, кстати сказать, я могу арестовать кого угодно. Поэтому мне вся эта история кажется просто безумием.

— Я не знаю, кто это, — сказал я. — Не знаю. По крайней мере, пока.

Обед прошел почти в полном молчании. На десерт нам подали пирог. Персиковый, настоящий. И кофе. Я спросил ее:

— А эта пиар-команда из Келхэма заходила к тебе?

Она утвердительно кивнула.

— Как раз перед тем, как я пошла на обед.

— Так, значит, тебе известно, что произойдет вечером.

— В восемь часов, — подтвердила Элизабет. — Все будут вести себя, как положено.

— Тебя это устраивает?

— Они знают правила. И если они не станут их нарушать, то и я не создам им никаких затруднений.

И тут зазвонил телефон. Деверо, быстро повернувшись, посмотрела в сторону двери таким взглядом, словно впервые слышала звонок телефона, установленного в кафе. В принципе, такое было возможно.

— Это звонят мне, — сказал я и, подойдя к телефону, снял трубку.

Звонил Мунро.

— Хочу сообщить вам транспортные данные, — сказал он, — если они вас интересуют. У Рида Райли, как вам известно, больше нет автомобиля, поэтому он взял на этот вечер обычную машину желто-коричневого цвета в гараже базы. Он поедет на ней, и его единственным пассажиром будет отец. В гараже получен приказ о том, что машина должна быть готова к восьми часам.

— Спасибо, — сказал я. — Это важная новость. А на какое время назначена поездка обратно на базу?

— На сегодняшний вечер установлен комендантский час, начинающийся в одиннадцать часов. Об этом официально не объявляли, все говорится шепотом, но именно так и будет. Как говорится, несколько кружек пива — это вполне нормально, а вот перебор — это уже лишнее. Поэтому люди начнут выбираться из города, начиная с десяти часов тридцати минут. Самолет сенатора должен стоять на взлетной полосе в полночь.

— Важная новость, — снова сказал я. — Спасибо. А сам он уже прибыл?

— Двадцать минут назад на армейском «Лире».

— Торжественные мероприятия уже начались?

— Первое появление состоится примерно через час.

— Вы принесете мне записи своих разговоров?

— Зачем?

— Есть два момента, которые я хочу уточнить. Как только вам покажется, что сенатор собирается задержаться в каком-то месте — ну, скажем, минут на десять, — вы сможете принести мне их в кафе?

Мунро согласился, и я, повесив трубку, пошел к своему столику. Но Деверо уже собралась уходить.

— Прости, — сказала она. — Мне надо возвращаться на работу. Слишком много дел. Ведь на мне висят три нераскрытых убийства.

Обойдя меня, она направилась к двери.

Ожидание. Некоторое время я уделил прогулке. Обойдя вокруг здания ведомства шерифа, вышел на утоптанную грунтовую площадку, расположенную позади Мейн-стрит с верхнего конца улицы. Над железнодорожным полотном, расположенным от меня по левую руку, повисла тишина. Расположенные справа от меня магазины и бары были открыты, но посетителей в них не было. Во всех барах трудились уборщицы, все как одна чернокожие женщины старше сорока; все как одна склонились над швабрами и ведрами; все как одна работали под пристальными взглядами хозяев, уже знающих о том, что один из членов Сената Соединенных Штатов, возможно, пройдет мимо, а возможно, и заглянет в его заведение. В баре «Браннанс» наведению порядка уделялось еще большее внимание, чем во всех остальных подобных заведениях. Мебель сдвигалась со своих мест, холодильники набивались, что называется, под завязку, все ненужное выбрасывалось подальше. Даже окна и те были протерты.