и воля, им меня не переиграть, даже в моем нынешнем состоянии.

– Когда я смогу вставать?

– Не раньше чем через неделю. Как вы, наверное, заметили, вы в гипсе с головы до ног. Но руки у вас свободны, – он грубо ткнул мне в надбровье – Здесь болит?

Он к тому же садист. Я не вскрикнула. Я лишила его этого удовольствия.

– Нет, совсем нет.

Он нахмурился и что-то записал в черную книжечку. Очевидно, моя черепная коробка оказалась крепче, чем он думал. Я боюсь, однако, не пыток, а лекарств, которыми они меня пичкают, судя по виду моих рук, покрытых синими, черными и желтыми пятнами от уколов и перетяжек. Даже у такой необыкновенной и храброй женщины, как я, мозг и нервы не смогут долго сопротивляться действию наркотиков.

Что я им сказала? Выдала ли я врагам секрет человеческой судьбы? Молю бога, что нет. Но успокоиться я смогу только после того, как тщательно выспрошу все у тех, кто держит меня здесь. Если я сказала им, значит, нет никакой надежды на победу. Они сделают со мной то же, что сделали с Мосаддыком [30][Мосаддык Моххамед (1881-1967) – премьер-министр Ирана в 1951-1953 гг., выступал за независимую внешнюю политику.] в Иране или с Арбенсом [31][Арбенс Гусман Хакобо (1913-1971) – президент Гватемалы в 1951-1954 гг., чье правительство было свергнуто при участии США.] в Гватемале.

Теперь к нам присоединилась медсестра. Даже для ЦРУ она была плохой актрисой, ее явно позвали в последнюю минуту; возможно, это любовница какого-нибудь пентагоновского бюрократа. Она подошла ко мне, держа в руке термометр, и вид у нее был такой, словно она не знает, куда ей сунуть обозначенный предмет. Она чувствовала себя неловко и явно нервничала. Но тогда это значит, что термометр смазан наркотиком, а у нее на мгновение пробудилась совесть. Возникшая заминка была быстро ликвидирована «доктором», наблюдавшим за ней с плохо скрываемым раздражением.

– Ну же, поставьте термометр. Пожалуйста, – произнес он недовольно.

– Но он в прошлый раз укусил меня за палец, – сказала она жалобно, после того как я позволила поставить термометр под язык.

– Мистер Брекинридж был тогда в бреду. А сейчас он в полном порядке.

– Мистер Брекинридж? Что это значит? – спросила я, едва не проглотив термометр, так неожиданна была эта перемена в определении пола. Они по-заговорщицки обменялись взглядами, так когда-то Освальд посмотрел на Руби, до того как был убит своим, как считалось, другом и сообщником.

– Разумеется, мисс Брекинридж, – мягко ответил доктор, поправляя термометр. У меня не было возражений, хотя я предпочитаю почетный титул «миссис», на это мне дает право моя уникальность.

– У меня до сих пор остался след, – сказала медсестра, выставив вперед забинтованную руку и рассчитывая на сочувствие «доктора». Я была довольна собой: очевидно, я отчаянно сопротивлялась, пытаясь защитить свое сознание от грубого насилия со стороны этих вооруженных наркотиками агентов империализма.

– Но, сестра, мы должны понимать, через что ему… ей пришлось пройти в эти несколько дней.

– Через что мы прошли, – сердито произнесла медсестра, ну прямо-таки любовница помощника министра обороны, настолько нагло она себя вела.

Ее начальник холодно посмотрел на нее (явный разлад в их рядах; надо будет этим воспользоваться).

– Я полагаю, уважаемая, это наша работа, так что смените гнев на милость.

– Да, доктор, – она попыталась изобразить покорность, но у нее не получилось. Потом она вытащила термометр и сказала: «Нормальная». При этом она казалась разочарованной. Было совершенно очевидно, что они хотели, чтобы я умерла и чтобы это выглядело как естественная смерть. К счастью, мое тело не настолько чувствительно к их отраве, как мой мозг. Я обведу их всех вокруг пальца, и тогда берегитесь! Если они задумали убить меня, им придется выбрать прямой способ, а тогда они оставят улики.

– Прекрасно! – этот шарлатан весь сиял, занося цифры в свой журнал. – Кризис миновал, и я рад, что все позади!

Позади… я раздумывала, храбро улыбаясь, подобно… черт, как же ее звали… похоже, я совсем лишилась памяти. Должно быть, наркотики были необычайно сильные. А может, они использовали электрошок? Этим можно было бы объяснить мое состояние, похожее на… я не могла даже вспомнить название фильма. Утрачены целые блоки памяти. Но я восстановлю их: нужно только собраться с силами. Они, должно быть, уверены, что я не смогу отправить послание на волю, но в этом, как, впрочем, и во всем остальном, они недооценивают меня.

Они ушли. Я сижу на металлической кровати, установленной в середине небольшой камеры, переоборудованной под больничную палату. Чувствуется ужасный запах дезинфицирующих средств, призванный заглушить другие, еще более отвратные запахи. Любой дурак поймет, что это не госпиталь, а тюрьма. По какой еще причине могут быть зашторены все окна?

Я с головы до ног закована в нечто, что кажется похожим на гипс. Я с трудом могу пошевелиться внутри этого панциря. Мне кажется, что мои ноги на время отмерли, а теперь с трудом возвращаются к жизни. Я могу шевелить ступнями – это уже кое-что; мои руки, хотя и исколоты до синевы, целы, и я уверена, что в подходящий момент разобью этот гипсовый саркофаг и… Разумеется, пока они так тщательно следят за мной, все мои попытки освободиться будут пресечены. Сейчас я могу полагаться только на мой интеллект.

Я не могу вспомнить название первого фильма Ланы Тернер! С моим мозгом что-то сделали. Я знаю, что я – Майра Брекинридж, которой не может обладать ни один мужчина, но дальше-то что? Названия фильмов я забыла. Прошлое – сплошная путаница. Мне нельзя паниковать.

В состоянии я вспомнить хоть что-нибудь из последних событий? Что-нибудь из того, что произошло перед тем, как меня схватили? С трудом. Санта-Моника. Гора? Нет. Не гора. Но что-то похожее. Каньон. Каньон Санта-Моника. Скоростное шоссе. Я сижу за рулем, и в глаза мне светит солнце. Одна? Да, одна. Больше никого в машине нет. Собака? Да, щенок жесткошерстного фокстерьера. Сидит у меня на коленях. Солнце в глаза. Значит, дело к вечеру, и я еду из Голливуда к морю. О! Сознание Майры Брекинридж никому не удастся разрушить или надолго расстроить, даже ЦРУ!

Я паркую машину перед маленьким домиком, зеленым с белыми ставнями, обращенными на безобразный океан. Что еще? Крепость? Канал? Сваи? Скалы… точно: видны Скалистые горы. Это наш дом. Наш? Чей же еще? Нет. Я взяла слишком быстрый темп. Голова раскалывается. Очевидно, пентотал натрия.

Я останавливаю машину на шоссе. Выхожу. Я стою и жду, пока выпрыгнет щенок. Потом он бежит